Джинны пятой стихии. Евгений Лукин

      Гнуснейшее меж всеми преступленье.

      1. Арина

      «За пропаганду правды и добра – ответишь!»

      На проседающих ногах Влас Чубарин подобрался поближе к синей эмалированной табличке, укреплённой на одиноко торчащем из асфальта полосатом штыре, и, не веря, перечёл грозное предупреждение. Нет, на чью-либо дурацкую шутку это совсем не походило. Явно заводская работа, в единственном экземпляре такое не изготавливают. Влас взглянул на основание штыря. Увиденное его не обрадовало: складывалось впечатление, что железку с табличкой установили ещё до того, как положили асфальт. Вновь возвёл очумелые глаза к тёмно-синему эмалированному прямоугольнику. Под основной надписью белела другая – помельче: «Отсутствие закона не освобождает от ответственности».

      Резко обернулся, высматривая автобус, из которого его, бесцеремонно растолкав, высадили несколько минут назад, но того уже не было. Успел отъехать.

      События вчерашнего вечера обнажались в памяти нехотя, как бы стыдясь самих себя. Родители увеялись на недельку в Пловдив, и одуревший от восхитительного чувства свободы Влас не нашел ничего лучшего, как учинить на опустевшей территории дружескую попойку. Впрочем, начиналось всё довольно прилично, даже интеллигентно. Спорили, правда, яростно, но только о высоком. – Да любое государство – от дьявола! – упорствовал Влас. – Обоснуй! – запальчиво требовал Павлик. – Мамой клянусь! – подсказывал смешливый Сашок. Приведенная Павликом девица скучала и налегала на коньяк.

      – Да иди ты! – отмахнувшись от зубоскала, Влас повернулся к Павлику. – Доказать? Запросто! Третье искушение дьяволово! А? Когда дьявол Христу предлагал все царства и славу их… Поклонись, говорит, мне – и всё твоё будет! – Ну? – Что ну? Если предлагал, значит, чьи они, царства? – Да, может, он чужое предлагал! Нашёл кому верить! – Чужое – в смысле Божье? – Ну да… – А почему тогда Христос его не уличил? Сказал бы: «Что ж ты, козёл, чужое мне впариваешь? Это Отцу Моему принадлежит, а не тебе!»

      – Н-ну… – Павлик замялся.

      – Так он Ему какие царства впаривал? – пришёл на выручку Сашок. – Языческие!

      – О! – воспрял Павлик. – Точно… Других тогда и не было!

      Злорадно осклабившись, Влас вкусил коньяку и снял наручные часы (мешали жестикулировать).

      – Так… Языческие… А чем языческое государство отличается от христианского? – И, не давая оппоненту вставить хотя бы слово: – Наверное, тем же, чем язычник от христианина? Так?

      Павлик призадумался. Нутром он чуял грядущий подвох, но в чём этот подвох заключается, пока ещё не уловил.

      – М-м… Ну допустим!

      – Значит, христианским называется такое государство, которое живёт по Христу… Согласен? Та-ак… «Не убий!» А у каждой державы – армия! «Не укради!» А у каждой державы – наложка…

      – Ну, налоги – это скорее вымогательство, чем кража, – недовольно заметил Павлик.

      – Хорошо, пускай вымогательство… Дальше! «Не лжесвидетельствуй!» А политика? А пиар? А дипломатия? Врут и не краснеют!.. Что там ещё осталось? «Возлюби ближнего, как самого себя»? Ну покажи мне одну такую страну, чтобы возлюбила… Да хотя бы союзников своих! Но так же, как себя! А? Во-от… Стало быть, нет на свете христианских государств. Нет и не было! Называются христианскими, а по жизни – языческие… То есть от дьявола!

      – А «не прелюбодействуй»? – с нездоровым интересом осведомился Сашок.

      Девица очнулась, зрачки её открывшихся глаз расширились. Видимо, пыталась представить прелюбодеяние в межгосударственном масштабе.

      – Да! Не прелюбодействуй и чти отца с матерью! Вот эти две заповеди, согласен, ни одна страна никогда не нарушит. Потому что не сумеет при всём желании. Отца-матери нет, гениталий – тоже…

      – А Президент?

      – В смысле – отец народа?

      – Нет, во втором смысле…

      И как могла столь глубокая, отчасти даже богословская полемика перейти после третьей бутылки в безобразную, бессмысленную драку?

      Очнулся Влас под креслом. Подбородок саднило. Пышущий лоб овевало прохладой из окна, наполовину вывернутого из стены. Пол был покрыт скрипучим стеклянным крошевом, в которое обратились фужеры, тарелки, щегольские очки Павлика и наручные часы самого Власа. Голый стол пребывал в стоячем положении, но чувствовалось, что на ноги его подняли относительно недавно. По тёмной полированной столешнице пролегала ослепительная царапина.

      И никого. Надо полагать, опомнились, ужаснулись содеянному – и бежали.

      Но что такое был их ужас по сравнению с ужасом самого Власа, не в пример безбатюшным государствам панически чтившего отца и мать! Представив на секунду возвращение родителей из Пловдива, грешный отпрыск опять впал в беспамятство и выпал из него уже в тёмном гулком переулке, ведущем прямиком к сусловскому автовокзалу.