Кони и люди. Шервуд Андерсон
этого не случилось бы. Будь у меня кто-нибудь, с кем поделиться мыслями, то все было бы иначе.
В течение всего дня, когда мужчины работали, – Лиллиан редко бывала дома, – Мэй имела в своем распоряжении весь дом. Это было двухэтажное деревянное строение на окраине городка, и когда-то оно было окрашено в желтый цвет. Но дожди частью обесцветили краску, и стены выглядели полосатыми.
Дом стоял на небольшом холмике, и со стороны кухни фундамент круто ниспадал. У подножья холма протекал ручей, а за ручьем находился луг, который в известные периоды превращался в болото.
Ручей был густо окаймлен камышами, ивами и бузиной, и часто, когда никого не было вокруг, Мэй выходила через кухню и оглядывалась, нет ли кого на дороге, которая шла мимо дома; если путь был свободен, она спускалась с холмика и забиралась промеж густых, пахучих камышей.
– Здесь я потеряна для света, и никто не увидит и не найдет меня, – думала она, и эта мысль давала ей огромное удовлетворение.
Ее щеки краснели и становились горячими, и она прижималась лицом к холодным камышам.
Когда проезжала телега по дороге или кто-нибудь проходил мимо, она сворачивалась комочком и закрывала глаза. Звуки, проносившиеся мимо, казались ей далекими-далекими, и она представляла себе, что каким-то образом бежала от всех людей.
Как тепло и уютно было лежать, зарывшись в темной, зеленой листве ив! Скрюченные ветви деревьев походили на человеческие руки, но не на руки того человека, с которым она лежала в лесу, – они не хватали ее со страшной, конвульсивной силой. Она часами лежала не шевелясь в густой, теплой тени. Ничто ее в это время не пугало, и раны издерганной души немного залечивались.
– Я превратилась в отверженную там, среди людей, но я не отвергнута здесь, – говорила она себе.
Узнав о том, что разыгралось на земляничном поле между сестрой и Джеромом Гадли, Лиллиан и Кейт Эджли были возмущены и взбешены, и однажды вечером, когда они вдвоем были дома, а Мэй была занята на кухне, заговорили об этом между собою. Лиллиан была страшно зла на сестру и заявила, что она ей выложит все, что она о ней думает.
– Зачем ей понадобилось себя продешевить? – кричала она. – Меня положительно тошнит, когда подумаю о такой дряни, как Джером Гадли. Если она решила дать себе волю, то зачем было себя так дешевить?
В семье Эджли было принято за непреложное, что Мэй сделана из другого теста; старый Джон Эджли и братья платили ей дань грубоватого почтения. Они не распускали при ней языка, как при Лиллиан и Кейт, и в тайниках души считали Мэй звеном между ними и лучшей частью общества Бидвелля.
Мать Эджли была вполне почтенная особа, но она была стара и измучена и никогда почти не выходила из дома, а потому семья считала Мэй главою дома.
Братья гордились сестрой потому, что она так хорошо зарекомендовала себя в школе. Они были простыми рабочими и никогда не надеялись быть чем-нибудь другим, но им лестно было думать, что «эта сестренка наша показала Бидвеллю, что Эджли могут им нос утереть. Она умнее их всех. Гляди только, как она