Наполеонада, или Сто дней. Светозар Чернов
одеяле, которое и впрямь выглядело, как парчовая шуба, с обломком свинцовой трубы в руке, и в серых несвежих подштанниках. Он обвел палату налитыми кровью глазами и произнес ужасающе тихим голосом: – Кто тут мне Сибирское ханство завоевал? Началась дикая суматоха. Человека хватали, тащили наверх, он кричал: «Малюта! Малюта! Помоги! Спаси!» Неведомого Малюту тоже держали, видимо, не пуская на лестницу с верхнего этажа, и в конце концов под крики младшего врача поволокли наверх. За исключением этого случая от Ермака Тимофеевича никакого беспокойства никому не бывает, сахаром и прочим ясаком, собранным с других больных, он кормит собаку, поскольку во двор его выпускают за безобидностью и дворницких работ ради. Эта дворовая собака у Ермака Тимофеевича прикормленная. Большая лохматая дворняга, смесь волкодава с сенбернаром, появилась от того, что когда-то в больнице был старый ее хозяин: Степан, золотоискатель с Аляски. Зовут ее «Кучум», так что кормление ее ясаком идеологически не совсем правильно. Но охрана очень полагается на эту собаку. Она страшная и больные ее боятся. В больницу Ермак Тимофеевич попал из Коломны. Вотчина его была видна из окон второго этажа. В больницу он был взят потому, что у него в дворницкой лежала купленная когда-то у разносчика народная книжка про Ермака. То ли он сильно напрягся, когда поднимал крышку выгребной ямы, и, возможно, какая-то инфекция попала в его мозги, то ли еще что приключилось, но он свихнулся. О Бонапарте дворник ничегошеньки не знает, понятия не имеет ни о хане Кучуме, ни о том, для кого он добывал Сибирское ханство, поэтому только собирает ясак с непокорных народов. Он и Казанское ханство-то взял в одиночку, унылым ноябрьским днем, встретив на улице татарина-старьевщика. Все же остальное его не волнует. Даже визит с верхнего этажа, от которого врачи так многого ожидали, не подействовал. И это при том, что царя Ивана обычно не выпускают: наверху, где содержатся буйные, и так большой беспорядок. – Что ж это у вас делается? – выговаривал санитару доктор Чечот. – Никакого порядка! – Так это всё Малюта! – оправдывался санитар Гаврила и показывал тетрадку, куда заносил все происшествия. – Вон, бегал по льду на Пряжке с засохшим коровьим блином, кричал «Масленица!», дам напугал, господину Сигизмунду Блоку, поэту, по уху заехал. – Стало быть, карцер, – и Чечот поморщился. Пошли и после страшного шума привели Малюту. Отбиваясь от карцера, тот говорил Чечоту: – Я же не Малюта Скуратов, я в сто раз страшнее его буду! Я пристав 4-го участка коломенской части капитан Скуратов-Бельский! – Как? – переспросил Чечот. – На третий этаж не ходите.
Надежды доктора Чечота на то, что неприятность, которой начался этот мрачный зимний день, окажется последней, не оправдались. Наполеон, забравшийся утром на Вандомскую колонну, сбежал.
Покинув пределы больницы, его императорское величество сперва просто ходил по городу. Он не очень понимал, где находится, но шел, твердо зная, что двигаться вперед необходимо.