Мания. 1. Магия, или Казенный сон. Евгений Кулькин
вся уверчена голубой изоляционной лентой.
– Я слушаю! – произнес он.
– С вами говорит Деденев, – раздался знакомый голос, и Прялин чуть не выронил трубку из рук.
«Неужели это розыгрыш?» – пронеслось в сознании. И тот, кто был на связи, видимо, понял смущение Георгия, потому поспешно прояснил:
– Я – сын Клима Варфоломеича. – И тут же представился: – Меня зовут Вениамин.
– Сын? – переспросил Георгий.
– Ах да! – вырвалось у Деденева-младшего. – Вы же меня не знаете! Вернее, не подозреваете о моем существовании. Я, как принято говорить, незаконнорожденный.
Прялин молчал.
– В общем, – сказан Вениамин, – мы вас ждем на похороны.
Прялин знал, что Деденев не упражнял себя в мести и в том мстительном угодничестве, от которого, как от оскомины, сводит скулы. Но вместе с тем и таил, как это выяснилось в последнее время, скрытую неприязнь к евреям, как-то нечаянно провозгласив:
– Они берут истомьем наше внимание.
Георгию хотелось сказать: «Ну и пусть! Что тебе от этого?» Но он смолчал. Старик ему нравился глубиной знаний в том, где он был настоящим докой. И еще симпатичен был неожиданными наблюдениями. Как-то зашли они с ним в магазин. Ну что-то там купили, и он вдруг говорит:
– Видел девушку на кассе?
– Конечно, – ответил Прялин. – Приятная такая…
– Не скажи! Она даже красивая. И работает споро, скорее, весело. А глаза холодные, как подержанные полтинники. Взгляд сквозит металлом.
И с тех пор Прялин стал приглядываться к людям более внимательно. И даже упрекнул себя, что на самом деле мало обращал взор на то, что, как говорится, было на поверхности.
Однажды побывал Деденев в Канаде, где перед этим пришлось целый месяц обретаться Георгию, и спросил:
– Видел, какой в Калгари веселый народ? Ходят люди по улицам и улыбаются. А это потому, что они на улицах отдыхают. А дома и на работе – вкалывают. А мы отдыхаем в учреждении: чаи, кофеи и всякие «морские бои». Поэтому до перестройки сознания, дорогой мой, нам ой как далеко!
Как-то они проходили мимо нищего, который рыхло ныл.
– Ну погляди какой лоб! – возмутился Деденев. – Ему надо пахать да пахать. А он тут ломает комедию. «Убогий», говорит. Настоящие убогие, они, брат, давно у Бога в услужении.
Как сельский житель, он многих городских выкрутасов не мог ни понять, ни принять.
– Ну вот смотри, – говорил он. – Магазин закрывается в семь, а реклама посетить его призывает всю ночь. Точно для того, чтобы уяснить, где он, и отыскать днем, надо непременно дождаться ночи.
И вот, вспоминая Климента Варфоломеевича, Прялин никак не мог представить его мертвым. Тот образ, который он себе нарисовал в первые минуты скорбной вести, куда-то отошел. Вернее, его оттеснили воспоминания о Деденеве. И сейчас, ко всему прочему, к нему пристал прилипчивый мотивчик. И он уже преследовал его второй час. Георгий не мог сказать, где слышал его и слышал ли вообще, или он родился в хаосе докучливых уличных звуков и, преобразовавшись в стройность,