Ветеран Армагеддона. Сергей Синякин
фантаст Роберт Шекли предложил своему читателю не думать о пантере ровно тридцать секунд. Оказалось это возможным только тогда, когда его герой потерял сознание. В забытье невозможное условие выполнить возможно, при полной памяти – никогда. А ведь Бог не только наложил на поведение в Раю некоторые запреты, он еще и наделил человека свободой воли. А запреты и свобода воли – понятия взаимоисключающие. Недаром философы определяли свободу как осознанную необходимость. Заметьте, осознанную!
А тут плоды на дереве висят, а рвать их нельзя. И это при всем при том, что непробованные плоды всегда кажутся вкуснее уже надкусанных. Автор, например, всю жизнь только читал про папайю, в его представлении она была именно запретным плодом – прочитать про нее можно было, а попробовать нельзя. Разумеется, когда возможность эту самую папайю попробовать представилась, автор не преминул ею воспользоваться.
Ах, братцы, разочарование было совсем таким же, как у Адама и Евы, когда их изгоняли из Рая! Лучше бы эта самая папайя оказалась для меня виноградом для лисы из известной басни!
Но попробовать очень хотелось. Слишком много я про нее читал. Даже если бы эта самая папайя росла в саду у «нового русского» и охранялась вооруженными головорезами и натасканными лично на меня бультерьерами, я бы все равно полез в этот сад.
Намеки музы на существование потустороннего мира с обратным знаком волновали Лютикова.
Молодость его пришлась на восьмидесятые годы, когда попсу начал потихоньку расталкивать рок и хэви-металл, поэтому память Лютикова хранила ритмы и тексты тех и других. Стихами то, что пелось с эстрады, назвать было трудно, поэтому в обращение и ввели понятие текст. Мол, что вы возмущаетесь, не стихи это никакие, сами должны понимать – тексты! Словно к тестам не существовало поэтических требований!
Одно направление пело:
Ты – моя мелодия, я твой преданный Орфей,
Дни, что нами пройдены…[5]
Получалось довольно смешно и очень невнятно. Но людям нравилось. Больше всего им нравилось, что под эти слова, сопровождаемые нехитрой мелодией, можно было топтаться на виду у людей, тесно и откровенно прижимаясь друг к другу, и никто никаких замечаний не делал.
У другого направления тексты были иными.
Он стоит к стене прижатый,
И на вид чуть-чуть горбатый,
И поет на языке родном…[6]
Все это сопровождалось грохотом электрогитар и цветовыми эффектами, после которых несколько дней надо было приходить в себя, а в слова окружающих надо было вслушиваться и искать в них тайный смысл, вдруг и в самом деле говорят что-то важное для тебя?
Конечно, Лютиков понимал, что в Преисподнюю направляют не за стихи, а за грехи. Но иногда ему казалось, что за некоторые акты творчества надо людей наказывать даже больше, чем за иные грехи.
Тем не менее слова музы о борьбе двух идеологий будили воображение Лютикова. Есть очень неплохая поговорка «Везде хорошо,
Песня из репертуара Муслима Магомаева, если кто помнит.
Песня из репертуара рок-группы «Чиж & С», если кто слышал.