Люди и куклы (сборник). Василий Ливанов
Но я же своими глазами видел, что она почти полная! И тут в бутылке раздалось какое-то ворчание, бутылка дернулась у меня в руке, и что-то зеленое, как мне со страху показалось – живое, выскочило в фужер, и вдогонку густая зловонная жидкость, спазматически низвергаясь, наполнила слюду до краев.
На глазах моего партнера выступили слезы.
– Что же ты делаешь, с-сукин ты сын, что ж это ты делаешь? – шептал он сквозь бороду.
Дрожащей рукой я протянул ему полный до краев фужер.
И он взял. Взял и пошел на авансцену, неся фужер в вытянутой руке, как флаг.
– Знаем мы этих Маякиных! – бодро выкрикнул партнер, замолчал, подумал… и выпил фужер до дна.
Глаза его засветились неземным огнем. Он еще немного постоял на авансцене неподвижно, потом смял фужер в кулаке, бросил себе под ноги, подхватил обеими руками огромную свою бороду и стал запихивать ее себе в рот.
Так с бородой во рту он ушел со сцены, задирая ноги, будто подымался по крутой лестнице.
Когда занавес упал, я бросился в актерское фойе. Мой партнер яростно отмахивался сорванной бородой от обступивших его актеров.
– Руки прочь! – кричал он на уборщицу, срочно прибывшую с ведром и тряпкой. – Не сметь убирать! Пусть все видят! Тридцать лет на сцене – кругом завистники! Сопляка подговорили! Он хотел меня отравить!
Мой партнер был настоящим профессионалом.
Мне влепили строгий выговор «за нарушение творческой дисциплины» и не дали роль в очередной пьесе. Лакеи первый и третий со мной опять здоровались.
Свободными вечерами на меня находила тоска. Чтобы как-то развеять ее, я бродил по городу. Темно, холодно, фонари глядели тускло. Несколько светлее было на «пятачке» у единственного в городе ресторана, где над входом дрожала сизая неоновая надпись «Иртыш». Зайти в ресторан я не мог. Как говорил мой сосед по общежитию: «Во-вторых, у меня нет денег».
Неизвестно, как бы сложилась моя дальнейшая жизнь, если бы не ничтожный на первый взгляд случай.
Как-то я проходил мимо ресторана, был уже поздний час – открылась парадная дверь, и швейцар вытолкнул на широкие ступеньки какую-то подвыпившую фигуру, выбросил вслед шапку, и стеклянная дверь со звоном захлопнулась. Фигура подобрала шапку и стала громко стучать в закрытую дверь. Я остановился и стал смотреть от нечего делать. Фигура стучала настойчиво. Вдруг дверь распахнулась, и швейцар, ловко повернув фигуру за плечи, дал ей пинок под зад.
Фигура слетела со ступенек и воткнулась в сугроб. Шапка опять упала.
Швейцар застыл в дверях. Поза его не предвещала ничего хорошего.
Фигура выбралась из сугроба, отряхнулась, подобрала упавшую шапку и, назидательно подняв палец, обращаясь к швейцару, четко произнесла:
– И всегда буду стремиться!
После чего, нахлобучив шапку, гордо удалилась в темноту.
Я пошел к себе в общежитие и все повторял: «И всегда буду стремиться».
Вскоре получаю письмо от одного ленинградского