Повести о совести. Анатолий Егин
бы в августе, а так встретились в конце сентября. Возвращение всех функций головного мозга это еще не есть его полное выздоровление, он пока «чихает и кашляет», как выздоравливающий после гриппа больной, его поберечь нужно.
У Виталия внутри все похолодело, и ослабли ноги.
«Ну, все, – подумал он – не восстановят!»
Доцент Попов заметил волнение собеседника.
– Нет-нет, не переживайте, я вам не отказываю, но у меня есть предложение, которое, полагаю, пойдет вам на пользу. Я, думаю, вам нужно начать учебу вновь с первого курса. Во-первых, вспомните, что забылось за два года, во-вторых, закрепите знания, экзамены будете сдавать только при желании улучшить свои прошлые оценки. Вам, мой дорогой, не придется перенапрягать свой мозг, догоняя пропущенное за сентябрь. А за год много воды утечет. Вы у нас еще отличником будете.
– Я согласен! – выпалил Шинкаренко. – Вы правы. Спасибо вам, огромное спасибо!
– Тогда поступим так, – декан открыл журнал, – определим вас, товарищ старший лейтенант, в группу номер семь. Там у нас в основном молодежь со школьной скамьи, староста только фронтовик, Олег Боголюбов. Согласны?
– Согласен. Вам виднее.
– Вероника Петровна, – обратился Попов к сотруднице, сидящей за соседним столом, – выпишите студенту первого курса Шинкаренко направление в общежитие. А вам, Виталий Карпович, желаю успехов в учебе. До скорой встречи.
В разнесенном войной в пух и прах Сталинграде были сотни проблем, но самая острая – жилье. В северных заводских районах и центральной части город был полностью разрушен, люди, возвращавшиеся к родным пепелищам, селились в подвалах, рыли землянки, ставили хлипкие временные домишки, а сами восстанавливали заводы, чтобы производить оружие.
Работали под лозунгом «Все для фронта! Все для Победы!» Административная и культурная жизнь почти полностью переместились в Бекетовку и Сарепту, где частично сохранились здания, больницы, дома культуры и школы. Рядом с уцелевшими зданиями строились бараки без всяких удобств, но даже такое жилье в Сталинграде считалось хорошим.
Для общежития мединститута было отведено четыре барака, в которых жили преподаватели и студенты. Шинкаренко прибыл к коменданту общежития, доложил по полной форме, отдал направление. Сухопарый небольшого росточка старичок крякнул, почесал затылок:
– Койку с матрацем я тебе найду, а вот куда ее поставить, ума не приложу. Ты, соколик, в какую группу определен?
– В седьмую, – отрапортовал старлей.
– Ну, вот теперь понятно. Будешь жить в одной комнате со своим старостой Олегом Боголюбовым. Это на втором этаже, угловая справа.
В комнате площадью двадцать квадратных метров стояло пять коек, по две у боковых стен, одна у окна. Кровать для Шинкаренко поставили тоже у окна впритык к пятой, так, чтобы справа и слева остались узкие проходы, круглый стол и табуретки подвинули ближе к двери, свободное пространство резко сузилось.
– Ничего, в тесноте да не в обиде. Вот отстроим город, вы врачами станете, тогда и заживете в хоромах,