Ларец кашмирской бегумы. Борис Батыршин
Он научил меня делать перевязки и ухаживать за ранеными. Я даже пулю смогу вынуть, если не слишком глубоко засела. Сам-то отец дома – он боится стрельбы и не показывается на улице. Он и меня уговаривал никуда не ходить, но я уже не ребёнок, и сама решаю, как мне поступать!
И улыбнулась так ослепительно, что прапорщик забыл и о пушечном громе, то и дело накатывающемся издалека, и о вооружённых людях вокруг, и даже о загадочном происшествии в лавке букиниста. Хотелось, чтобы прекрасная, незнакомка и дальше шла рядом и говорила, неважно о чём…
– Так вы знаете польский язык? – спросил он невпопад.
– Нет, мсье, откуда? Это всё один мой близкий друг, – девушка чуть заметно вздохнула, – Он был в Польше, сражался с ужасными казаками русского царя. Оттуда и привёз песню, только пел её по-вашему.
Она так и сказала: «terribles cosaques du tsar russe». Коля вспомнил, как студенты-поляки рассказывали о подавлении Январского восстания, о жестокостях, творимых на польской земле отцами и дедами этих казаков. И как пели «Варшавянку» – а он, восторженный юнец, пытался подпевать, пытаясь угадывать слова на чужом языке.
Похоже, собеседница уже записала его в го́норовые обитатели Речи Посполитой! И как теперь признаться, что он никакой не поляк, а совсем наоборот – соотечественник тех самых «terribles cosaques», душителей польских вольностей?
«Но позвольте, последнее польское восстание было лет пятьдесят лет назад! Сколько же лет её «близкому другу»?
Желая избавиться от чувства неловкости, он попробовал сменить тему:
– А ваш друг – он тоже здесь?
Девушка опустила глаза, плечи её сразу поникли.
– Нет, мсье, он погиб. Пьер был бланкистом, дружил с Курбе́, Эдом и Валлѐсом[9], даже заседал в ратуше. Когда в апреле начались стычки, он возглавил вооружённый отряд, попал вместе с Эдом в плен, и версальцы их расстреляли.
«Бланкисты? Версальцы?»
Повисло нел о вкое молчание. Они шли рядом, не замечая гомона толпы, затянувшей новую песню – о цветении вишен, о песнях соловьёв и дроздов-пересмешников, о ветреных красавицах, что дарят своим поклонникам муки любви.
– Простите, мадемуазель, не будете ли вы столь любезны… словом, какое сегодня число? – выпалил Коля, и сам испугался того, как неуместно и глупо прозвучал его вопрос. Спутница, видимо, подумала о том же. Она подняла на прапорщика глаза (бездонные, ярко-зелёные, чьё сияние способно свалить с ног!), полные недоумения.
Он притворно закашлялся, но, увы, отступать было поздно.
– Понимаю, это звучит странно, даже нелепо, но я…
Незнакомка лукаво улыбнулась:
– Видать, мсье крепко контузило! А вы не забыли заодно, где находитесь – в Париже, или, в вашей… Варшаве, да? Не надо насмехаться над бедной девушкой, это очень-очень дурно!
Версия с контузией показалась спасительной, и прапорщик забормотал что-то о рухнувшей крыше. Но насмешница уже смилостивилась:
– Всё-всё, мсье, довольно! А то скажут, что Николь досаждает расспросами пострадавшему герою – ведь вы герой? А я девушка воспитанная, это вам всякий скажет…
«Так её имя Николь?»
– Раз
Политические и военные деятели Парижской Коммуны