Терешкова летит на Марс. Игорь Савельев
что Паша это придумал, зайти сюда: салатики, пиво, робкое мясное. Музыка. Несколько глотков, глубоких вздохов – и Наташу стало отпускать.
– Знаешь, я вот подумала… Сидела во всех этих очередях… Подумала – надо ли мне вообще ехать, надо ли мне это все…
Павел замер.
– Но ведь, с другой стороны, так дальше тоже нельзя. Я сейчас даже не про учебу или, там, работу… Ну просто не могу я так. Как будто болото. Одни и те же лица… Один день как другой… Ты меня понимаешь?
Паша смотрел в пиво, его резануло «болото», он хотел дать это понять уголком губ.
– Не обижайся. Пожалуйста.
Она взяла его руку.
Внезапно вырубился свет, заглохло и радио, раздались взволнованные голоса и вилочный звон. Почему-то светился один холодильник с пивом – ледяными на вид полками, притом пустыми.
– Не волнуйтесь! – хорошо поставленным голосом объявила барменша. – У нас сегодня весь день отключают. Внизу же казино, так там – знаете же – проверки, изъятия, сегодня все аппараты там снимают, ну и…
Она с шутками, прибаутками, обещая скорый свет, выставляла свечки на столики.
И горько, и больно, но Паша не мог не схватить красоту момента, то, как слабый свет волшебно ложится на Наташино лицо; романтику, черт бы ее побрал.
– Я не хочу жить, как мама, понимаешь? Мы с ней однажды разговаривали… У нее были такие мечты! Нам и не снилось. Представляешь, она очень хотела быть как Терешкова и прыгала с парашютом, она мне и свидетельства показывала с грамотами; и перспективы какие-то были, способности там, я не знаю… А что получилось?
– Что? – вяло, скорее эхом, откликнулся Павел. Не надо было ставить вопросительный знак.
– Что, что. Да ничего. Побоялась она ехать в эту летную школу, всего она побоялась, все у нее плохо, теперь обо всем жалеет… Сам же все знаешь. – Наташа заметно раздражалась, пока громоздила все эти слова, и сейчас смотрела в тарелку, замкнулась.
Он и правда все знал. Анна Михайловна, его несостоявшаяся теща, была глубоко страдающей женщиной. Достаточно ее взгляда и голоса или складки на лбу, чтобы в общем и целом понять, что муж давно бросил ее, что больное сердце, а школьники, у которых она ведет музыку, устраивают на уроках бедлам. Учительница не обернется. Она будет дальше и дальше играть никем не слышимый полонез, и лицо ее будет отражаться в полировке пианино, выныривать, бледное, как у утопленницы.
Паша вспомнил и толстую, нелепую, обожаемую Анной Михайловной болонку, нагло изменяющую своей безвольной хозяйке: она жила на две квартиры, бегала к соседям, полагая, вероятно, что глупым людям об этом неизвестно. Однажды забылась и прибежала к Анне Михайловне с соседской тапкой в зубах.
Павел сжал Наташину руку:
– А если бы у нее в жизни получилось по-другому, то ты бы не родилась.
– Я бы родилась в любом случае! – сказала Наташа преувеличенно бравурно: она не хотела такой ноты для вечера. Она улыбалась.
И тут дали свет.
Ну зачем?
III
Его