Спасенный Богом. Воспоминания, письма. Архиепископ Брюссельский и Бельгийский Василий (Кривошеин)
дому?» Я сказал, что живу на Сергиевской. «Это далеко, – заметил студент, – пойдемте ко мне на квартиру, я живу тут близко. Там переждем, а если хотите, и ночевать сможете остаться». «Нет, мне нужно на ночь вернуться домой», – ответил я. Но пойти на квартиру к студенту согласился, хотя и без большой охоты, так как стрельба совершенно прекратилась и я не видел в этом особой надобности.
Студент жил где-то поблизости, на одной из улиц близ Садовой. Мы вошли в большую комнату на втором этаже, заставленную в беспорядке мебелью и вещами. Посредине как будто стоял стол. В комнату постепенно набралось больше десяти человек. Три курсистки, остальные – студенты. Все – евреи, это сразу было видно и по их типу, и по манере говорить. Они все были революционно настроены, но вместе с тем, видимо, подавлены событиями. Среди них было двое-трое тридцатилетнего возраста, остальные – более молодые. «Вот я привел вам товарища, а то его там на улице чуть не пристрелили», – представил меня студент. Меня встретили любезно, хотя несколько сдержанно. Разговор, естественно, сосредоточился на событиях дня и на только что имевшем место обстреле толпы. «Слыхали? – говорил один из присутствующих. – Николай II перетрусил и удрал в ставку». – «Да, – продолжал другой, – но перед тем он дал приказ стрелять по толпе. И что же? Стоило дать несколько выстрелов, чтобы все разбежались!» – «Да, но завтра все может начаться вновь!» – попытался возразить кто-то.
«Нет, нет! – говорили все. – Революция подавлена. Завтра все успокоится, никто не выйдет на улицу». – «Никто не думал, что Николай решится стрелять в народ. А вот решился, и все разбежались». – «Не надо было начинать эту авантюру, раз народ неспособен к революции. Теперь самодержавие выйдет только окрепшим».
Разговор перешел на сионистов. Присутствующие ругали их, называли предателями, возмущались их нежеланием принимать участие в революционном движении. «Встретил я Гришу, – рассказывал один из евреев, – знаете, такой маменькин сынок, сионист. Говорит он мне: “Нас, евреев, эта революция не касается. Мы ведь не русские”. Ах, мерзавец!» Кто-то, несмотря на присутствие женщин, стал рассказывать циничные анекдоты. Но его остановили, может быть стеснялись меня. Они чувствовали, что я человек другой среды. А меня поражал невысокий культурный уровень этих студентов, их неосведомленность.
Просидев несколько часов в этой компании, усталый от всех этих разговоров и с больной головой от тяжелого табачного дыма, я решил возвращаться домой. Студент, который привел меня сюда и самый симпатичный из всех, пытался всячески отговаривать меня, но я настоял на своем и, поблагодарив его за гостеприимство, вышел на улицу. Было уже около девяти часов вечера. Погода переменилась. Все предыдущие дни было сравнительно тепло, около нуля, пасмурно, но без снега. А тут ударил мороз. Я быстро дошел до Невского по совершенно пустынным улицам и вышел на него напротив Надеждинской улицы. Но тут на моем пути возникло препятствие. Вдоль всего Невского, посредине него,