Iстамбул. Андрей Птицин
Толян, глубоко и часто затягиваясь. – Иди, чай, не заблудишься. Кстати, вон твоя куртка – на перилах.
– Спасибо, – послушно пробормотала Любаша и пошла одеваться, в тонкой блузке на улице действительно было зябко, и у неё уже начал от холода подёргиваться подбородок. – А вы обо мне плохо не думайте, – вновь обратилась она к Саше. – Я совсем даже не такая.
– Хорошо. – Кивнул Саша, помог ей одеться и оглянулся на Толяна. – Я провожу.
– А! – Толян махнул рукой и отвернулся.
Огонёк от его сигареты то вспыхивал красной точкой, то исчезал. Но Саша с Любашей не оглядывались назад, они, низко склонив головы, шли к маленькому домишке в самом конце улицы. С тёмными окнами, покосившемуся и как будто подпиравшему такой же покосившийся, но только в другую сторону, фонарный столб с разбегающимися от него в разные стороны проводами.
– А вы мне очень, очень понравились, правда, – уже у самого своего дома, вновь подняв на него свои чёрные глаза, сказала Люба. – Это неправда, что я за любого встречного…
– Я знаю, Любаша. Ты очень хорошая.
– Нет, наверное, я плохая.
– Не говори так. Тебе просто надо подрасти.
– Ага, все хорошие парни тогда уже женятся. Мне что, навеки в этой дыре пропадать?
Саше стало жалко девчушку, которая не видит иного пути выбраться из глуши и нищеты, кроме как с кем-нибудь сбежать из дому.
– Знаешь что, – с воодушевлением сказал он. – Давай пообещаем друг другу, что достойно дождёмся того времени, когда ты вырастешь.
– Правда? – В её глазах блеснул огонёк. – Значит, я вам тоже, хоть чуточку, но понравилась?
– Очень понравилась! Ты даже не представляешь, как понравилась. Ведь ты необыкновенно красивая девушка.
Видно, ей нравились комплименты, она улыбнулась, а потом решительно произнесла:
– Клянусь, я буду ждать вас, сколько надо. Вы за мной приедете?
– Э… да. – Кивнул Саша в замешательстве, хотя только что сам и предложил ей поклясться в верности.
– Нет, вы поклянитесь.
– Клянусь, – сказал он и, увидев неподдельную радость в её глазах, не пожалел о бездумной клятве.
Конечно же, эта девочка и не подумает несколько лет дожидаться того, кого она, в общем-то, совершенно не знает. Чуть повзрослеет – и выскочит замуж за какого-нибудь рубаху-парня из её же окружения. Займётся домашним хозяйством, народит кучу ребятишек. Будет рано вставать и поздно ложиться в погоне за иллюзией, что непосильным трудом и строжайшей экономией добьётся вожделённого благополучия. Будет таскать тяжёлые вёдра, ворочать мешки, будет сгребать навоз, полоть грядки, раздавая попутно шлепки или оплеухи мешающим трудиться сопливым детям. Её сильные руки станут грубыми, лицо обветрится, взгляд постепенно приобретёт сердитое выражение. Её фигура обрюзгнет, душа перестанет рваться ввысь, и к 30-ти годам, а то и раньше, она превратится в заурядную деревенскую бабу неопределённого возраста с детьми-подростками – дай бог, чтобы не проклинающими своё родное гнездо и не мечтающими любыми