Академия счастья – 2, или Пирожные всегда в цене!. Виктория Миш
взглядом он глядел мне за плечо, туда, где, скорее всего, была аура. Он улыбался незнакомой блаженной улыбкой и откровенно пугал.
Да что с ним такое? Что за странная перемена? Винсент всегда казался мне преисполненным разумности и спокойствия феем, но сейчас у него от волнения дрожали руки и весь вид стал каким-то придурковатым, а потом он потянулся ко мне.
Пощечина вырвалась быстрее, чем я осознала, кому ее влепила. Резкий звук, остановка дыхания. Винсент замер. Страх накрыл второй реакцией, и мне бы броситься прочь, но я гордо вздираю подбородок. Плевать! Пусть хоть испепелит на месте, но касаться трясущимися руками я не позволю.
Но Винсент все также стоит оторопело. Его задурманенные фиолетовые глаза темнеют. Я вижу, как за одну секунду они превращаются в темное, почти черное пятно.
Он действительно превращается? Горло охватывает ужас и становится трудно дышать.
Гордость тут уже не поможет. Нужно спасаться. Да, в этот раз он меня не пощадит. Я сделала шаг назад. Его рука безвольно шлепнулась о бедро, и мне не понравился этот звук. Пятясь, я попыталась выйти из беседки. Слишком неподвижно он стоит, не моргая, и смотрит мне в глаза.
Все такой же и в то же время другой. Одно быстрое, смазанное движение, и вот он совсем рядом, держит меня за подбородок.
Я не ожидала такой прыткости, и снова сделала шаг назад.
– Мне очень сложно удержаться, – вдруг говорит Винсент хриплым чужим голосом, – ты такая сладкая, вкусная, яркая. Ты должна быть моей.
– Винсент… – шепчу я и в ужасе понимаю, что спастись не смогу.
По его светлой коже пробегает тень. Она накрывает плечи, тянется по рукам ко мне. Лицо пока остается очеловеченным, но дыхание… Никогда не слышала, чтобы он так тяжело дышал.
– Хочу тебя, – говорит он и наклоняется ближе.
Лицо опаляет жар. Как же странно он дышит, как сквозь силу. Я понимаю, что один поцелуй – и меня не станет. Тьма захватит, поглотит, раздавит, и запоздалое раскаяние – это всё, на что способен будет Винсент.
– Ты – моя фея, – рычит он мне в глаза, и от ощущения грядущей расправы мне становится дурно.
Перед смертью проносятся не воспоминания о прожитых годах, а какие-то странные мысли: вот так, по какой-то глупой причине мне придется погибнуть. И все – из-за любви, дурацкого влечения. Да бред какой-то! Разве можно убивать любимых? Даже если они тебе отказали, бросили, растоптали твою гордость… Разве это повод лишать человека и себя души? Ведь делая бесчеловечные вещи, сам перестаешь быть человеком.
– Если любишь – отпусти, – вырывается прямо ему в губы.
Чудовище с лицом молодого человека останавливается.
– Лика… – говорит он на тон выше, и мне кажется, что я узнаю голос куратора. Он будто пробивается через тяжелую, высокую преграду.
– Если любишь – пусти. Сейчас, – уже смелее повторяю я, глядя в абсолютно черные глаза.
Надежда уже расправила крылья и жалостливо смотрит в глаза чудовищу. Он замирает, и я явственно вижу, как он борется сам с собой. Что-то противится в нем, хочет напасть,