Обрывки букв. Алеха Юшаева
на маленьком деревенском пруду, держащая из последних сил двух мужчин, внимательно следящих за поплавками. У южного берега вода пестрела зелеными пятнами и напоминала болото. То болото, что они проходили отрядом, опираясь на высокие палки и закусывая губу, чтобы заглушить легкий вдох. То болото, что блестело в глазах прапорщика, хлопающего по плечу и театрально-трагично отправляющего в горячую точку. И вот их лодочка переворачивается вместе со снастями и уловом. Мокрые, осунувшиеся, они барахтаются. Отец, в черной кепке, с тиной на шее, тащит за шиворот испуганного ребенка. Через несколько лет до боли сжимающий челюсти ребенок будет тащить двоих раненых. Крики, всплески воды и песка, вопли о спасении, пятна под глазами и лепечущие благодарность синие губы.
По светлому небу тянутся длинные провода. Они приближаются, крепясь к столбам, и отбегают, пропадая за рамой окна. Миллионы и миллиарды напечатанных бумажек ушло на то, чтобы бескрайние просторы испещрялись чугунными вышками и ползущими от них щупальцами. Чтобы люди, которые никогда не встретятся могли излить душу друг другу. Чтобы на одном конце планеты знали, что ест на завтрак королева страны с населением в пять человек. Чтобы каждый был в курсе, почему великий поп борется с Диаволом, поддаваясь его соблазнам. Но не за тем, чтобы помогать больным, нуждающимся, слабым. Не за тем, чтобы читать прекрасные книги о чудесных людях, переворачивающих науку, искусство, целые страны. Не для того, чтобы становиться лучше. Куда ж несется эта тачка никудышных людей?
Дмитрий вздохнул, обратив на себя мимолетное внимание. Внутри сдавливало. Вечное небо с его бессменными белыми приспешниками никогда не пожалеет мелких тварей, губящих самих себя. Ничто не спасет их: ни страх старухи с косой, ни пара сенсорных кнопок, ни полки, забитые рядами плоских портретов. Казалось раньше: смотрит на тебя сверху кто-то с добрыми, ласковыми глазами, с улыбкой, мягкими руками, как у матери, и этот кто-то всегда-всегда, что говорится, благоволит тебе. Но как поднимешь туда взор: молчаливые чистые перья плывут по нежной лазури. И нет этого «кого-то». Сжался он, размножился, разукрасился, перекочевал на полку к куче похожих на него. Теперь смотрит оттуда, купленный за сто рублей в очередном храме, закрытый пылью, перегороженный фотографией людей с красными лицами. И нет больше веры, что один возглас среди оглушающих выстрелов спасет душу не только твою, гаденькую, но и их, юношеские, невинные. И когда по грязному лбу сбегает черное, перед глазами не маячит беззубая женщина, манящая в страну вечного сна. Сидишь, глядя на последний трепет ресниц едва покрывшегося первой щетиной лица.
Глаза устало захлопнулись. В темноте появился слабый образ старшей сестры. Уставшее сердце измучено умывалось засохшей кровью. Высокая, широкая, как русская печка, она виделась вовсю заведующей собственным хозяйством, что в другой деревне за перевалом. Её муж, Михаил Петрович, тракторист с многолетним стажем, едва увидев Дашку, понял, что лучшей жены ему не найти на всю область. Она, воспитанная в семье простых работяг, ничуть не избегала тяжелого