Сажайте, и вырастет. Андрей Рубанов
женщин хорошо бы сбрасывать на врага вместо ядерной бомбы, подумал я.
– Пошел вон, – сказала Ирма энергично, но несколько театрально, что сильно принизило пафос директивы.
– Я так и сделаю, – хладнокровно кивнул я. – Я вынужден… Отсижусь пару недель на другой квартире, а потом все уляжется, и я вернусь… Ты меня знаешь… И Мишу тоже… Дадим денег, сколько надо, и от нас отстанут…
– Вот-вот, – скорбно усмехнулась жена, – ты всем даешь денег, чтобы от тебя отстали. Ты даже мне даешь денег только для того, чтобы я от тебя отстала!
Я почувствовал себя виноватым.
Безусловно, разрушителем любви, семьи и самой идеи брачного союза выступает в конечном итоге всегда мужчина. В силу того, что он – разрушитель по своей природе. И тот, кто не понимает этой простой мысли, – не мужчина вообще. После каждого скандала я всегда первым шел на примирение, каялся, просил пощады, вставал на колени, срочно бежал за цветами и так далее. Вносился также и мощный штраф в твердой валюте.
Но реабилитироваться с каждым разом было все труднее. Все нервы и силы я оставлял в рабочем кабинете. Чем больше денег оседало в сейфе, тем меньше душевной энергии доставалось семье. Это понимала не только супруга, но и полуторагодовалый сын: если маму он воспринимал именно как маму, то папа, появляющийся через три вечера на четвертый, виделся чем-то вроде ходячего аттракциона. Клоуна, увешанного игрушками.
– Пошел вон, – твердо повторила жена и заплакала, некрасиво скривив полные губы. – Уходи. Уходи!
Я взял ее за плечи, но она резко отстранилась, повернулась ко мне спиной и побрела в комнаты, шаркая ногами по толстому свежекупленному паласу. Я остался на месте: сунул руки в карманы и прислонился спиной к двери.
Оставаться здесь – небезопасно. У подъезда меня вполне может ждать милицейская засада. Босс Михаил предупредил меня о готовящемся аресте еще позавчера и отдал твердое распоряжение: временно лечь на дно; ночевать только в потайной квартире; днем из офиса не выходить.
Я все же прошел в комнату – по дороге нагнувшись и подняв с пола рассыпанные деньги – и сказал негромко:
– Мне очень жаль тебя. Я знаю, что делаю тебе больно… Мне тоже больно… Но мы с тобой не можем по-другому.
Ирма молчала. Смотрела в темное окно. Ее плечи вздрагивали.
– Хорошо, – смиренно поправился я, сжимая в руках разноцветные лохматые пачки. – Это я виноват. Это я не могу по-другому. Не мы, а я, персонально. Но ты тоже должна меня понять. В такой момент, как сейчас, я должен много работать. Чем больше, тем лучше! Круглосуточно! Я получаю сверхприбыли. Каждый день обеспечиваю нас на год вперед. Наше будущее само идет в руки! Как только я заработаю все, что нам нужно, я брошу все и посвящу всего себя…
Жена закрыла ладонями уши. Я замолчал, положил стопу мятых купюр на первую попавшуюся горизонтальную поверхность и вернулся к двери.
И – ушел, оставив плачущую женщину наедине с деньгами.
Подменил одно другим.
Лежа на твердом лефортовском матрасе и перебирая в памяти