Взгляд на жизнь с другой стороны. Дан Борисов
что ответить.
Шуптика я помню больше лет в семнадцать. Он бросил школу, не окончив даже восьмилетки, работал грузчиком на какой-то базе и очень серьёзно выпивал. Он стал похожим на Шурика из Кавказской пленницы, когда тот отбирает рог у коровы. А в детстве, в очках на веревочке, он смотрелся классическим Знайкой, но я уже тогда понял, что внешность его обманчива.
Володя, сын дяди Коли, старше меня года на два. Он какой-то странный, выскакивает вперед, да я сейчас, дескать, покажу вам! и тут же стушуется и уходит в сторону. У меня такое впечатление, что его всегда тянули в разные стороны эти два чувства: минутная, поверхностная храбрость и глубинный страх, даже какая-то сильная жалость к себе. Однажды он резал хлеб на столе в сенях и острым ножом задел себя по пальцу. Порез был, конечно, глубокий, но он так сильно и долго кричал и бегал по дому, как будто отхватил себе всю руку.
Юрка, сын дяди Саши, наоборот, младше меня на год. Маленький, белобрысый, скрытный и хитрый. По настоящему дружил с ним только я. Компания его не любила и дразнила евреем, хотя евреев они никогда в жизни не видели, в нашей округе их просто не было. Но иногда я на него тоже здорово обижался. Дело в том, что я всегда был совой и спал часов до двенадцати дня, особенно после ночных посиделок на скамейке. Дед по этому поводу так говорил: «С вечера молодежь, а под утро не найдёшь». Юрка наоборот – жаворонок. Приходит вечером на скамейку и начинает клевать носом, тут же уходит спать, но чуть свет уже на ногах.
С одной стороны, это личное дело каждого, когда спать, когда вставать, но у нас была яблоня, белый налив. Эти яблоки вкусные только в самом соку – если чуть-чуть неспелое яблоко, оно жесткое и кислое, а, если пропустишь хоть день, становится мягким и не сочным, как переваренная картошка. В какой-то момент я стал замечать, что на яблоне несколько дней подряд нет ни одного подходящего яблока. Хотя и странно, но на нет и суда нет. Однако Юрка откуда-то доставал хорошие яблоки и ел в тухушку. Мы его выследили. Оказывается, он вставал утром и, пока мы спали, собирал все хорошие яблоки и прятал их в белый мешочек, потом доставал и ел. Я выкрал у него этот мешок и роздал все яблоки. С Юркой была истерика.
От наших нападок его защищала бабушка. Когда я его в очередной раз назвал жадюгой, она мне, помнится, возразила: «Сам-то дюже простый?» Слово простый с ударением на «о» вовсе не означает – простой. Перевести на московский язык его можно, лишь приблизительно как честный, бесхитростный, открытый. Провинциальные диалекты вообще во многом сочнее, ёмче, чем якобы правильный московский, правда, не без издержек. Родители меня каждый год ругали и поправляли недели две после моего возвращения из Тулы. По-тульски вместо слова очень нужно было говорить – дюже, вместо идти – итить, вместо «надо сделать» следовало сказать – надоть исделать, и т. д. Матерились на нашей улице мало. От бабушки я вообще ни одного сколько-нибудь грубого слова не слышал, когда уж совсем было плохо, она произносила нараспев ба-тю-ше-ки,