Чаша гнева. Дмитрий Казаков
– война!
– Значит – Овернь, – Гаусель отхлебнул вина. – Где еще любят войну больше, чем турниры? Род де Лапалисс?
– Верно, – покачал головой брат Анри. – Мой двоюродный брат владеет замком и носит титул, если еще не сложил голову в очередной сваре! А меня ты видеть на турнирах не мог, поскольку я ушел в Орден задолго до того, как кто-то узнал о трубадуре Гаусельме Файдите!
– И когда же это случилось? – поинтересовался монах.
– Давно, – неохотно ответил рыцарь. – После того, как на моей родине были перебиты наглые мятежные вилланы, назвавшие себя Войском Мира [41]. Два года толпы их ходили по всей Оверни, истребляя разбойников и всех тех, кого они объявляли разбойниками. Клянусь святым Отремуаном, земля была залита кровью. В той войне погиб мой дед. Двоюродный брат при поддержке графа захватил фьеф. Мне оставалось только бежать, как можно дальше. И с тех пор я служу Ордену, и только Ордену!
…
Когда король свой правый суд закончил,
И гнев излил, и сердце успокоил,
И приняла крещенье Брамимонда,
День миновал и ночь настала снова.
Вот Карл под сводом спальни лег на ложе,
Но Гавриил к нему ниспослан богом:
"Карл, собирай без промедленья войско
И в Бирскую страну иди походом,
В Энф, город короля Вивьена стольный.
Языческою ратью он обложен.
Ждут христиане от тебя подмоги".
Но на войну идти король не хочет.
Он молвит: «Боже, сколь мой жребий горек!»
Рвет бороду седую, плачет скорбно…
Вот жесте и конец.
Последние слова «Песни о Роланде» отзвучали в густом вечернем воздухе, и слушатели разразились приветственными криками.
– Воистину, твоя лютня и твой голос умеют трогать сердце, монах из Монтаудона, – сказал брат Анри, покачивая головой. – Без тебя, клянусь бородой Святого Отремуана, мы бы померли со скуки!
– Вовсе нет, – улыбнулся Гаусельм. – Вы бы развлекали себя молитвами, постами и воинскими упражнениями, как и положено столь доблестным рыцарям!
– Таких забав у нас хватает, – кивнул брат Анри, – тут ты прав. Но я смотрю, ты развлекаешь нас пением, а сам потешаешься, подшучивая над нами?
– Грех не посмеяться над тем, кто недостаточно куртуазен [42] – так думают у нас в Лимузене!
– А у нас считают, что все французы – пустобрехи и трусы! – вступил в разговор Робер.
– А кто же тогда ты сам? – картинно выпучив глаза, спросил монах.
– Я – нормандец! – гордо ответил Робер. – Мои предки прибыли во Францию с герцогом Роллоном [43] и сами завоевали себе земли! А потом захватили Англию!
– Предки – они, конечно, молодцы, – пробормотал себе под нос трубадур, – а сам ты на что годен?
Но слова эти не были услышаны из-за сердитой реплики брата Анри, который проговорил, даже не пытаясь скрыть своего раздражения:
– Брат
1184 г.
южане считали всех обитателей севера Франции грубыми и неотесанными
датский конунг Хрольв Пешеход