Собрание сочинений. Том 2. Царствие земное. Виктор Ростокин
после короткой передышки все повторялось: и слова, и жесты.
И не она одна такая стала. Беспощадный, анархично-разбойный рынок «перелицевал» на свой дурной, бедовый манер каждого, кто всецело, одержимо, обуянный слепой страстью наживы, ему отдался, поддался, продался… этому пожирателю, губителю судеб!
– Федь, ты че остолбенел? Не захворал, часом? Бледный какой-то…
– Спал неважно.
– Опять, поди, думал…
– Да ниче я не думал.
– Ох, полиглот! Отдам я тебя Жириновскому! Вот и будете на пару… два чудака…
– Темная ты баба!
– Темная. Да с копеечкой. А ты светлый… – Она махнула рукой: – Будя разглагольствовать. Поехали. В час нам добрый!
Когда санки, груженные по завязку набитыми плетеными сумками, попадали на голый асфальт, то полозья сухо скрежетали, и Федор с трудом их протаскивал на льдистую, скользкую гладь дороги. «Шоферить» входило в его обязанности. Мимоходом заметил на ветке воробья. Ветка трепыхалась от ветра, но он цепко держался когтями за нее, приседая и подмахивая головкой, громким чириканьем дразнил кота, который, прыснув мочой на стопу березы, силился напустить на себя равнодушный вид, но его внутреннее возбужденное состояние охотника выдавал нервно подрагивающий кончик хвоста.
«Так и мы с Ириной играемся в прятки – она дразнит, а я вроде бы не замечаю… Аль наоборот?»
Рынок наполнялся машинами, палатками, людьми. Нарастало, прибывало, всплескивалось многоголосье. Вдруг сильный порыв ветра с чьей-то палатки сорвал брезентовый тент, комкая, скручивая, потащил, поволок его по притоптанному снежному покрову и придавил к кирпичному забору. Испуганные бабьи возгласы смешались с мужским задорным хохотом!
– Пощади нас, Царь Небесный! – полушепотом промолвила Ирина.
«Ага, вот и Бога признала!» – улыбнулся Федор. И стал сноровисто, как бы в охотку раскладывать немудреный товар: веревочные мотки, резиновые перчатки, батарейки, зубные щетки, крем для обуви…
– Не надо. Все равно я переделывать буду. Лучше сходи за чебуреками.
Задание супруги подобного рода он всегда исполнял с удовольствием. Удовольствие выражалось в «поэтической интонации» прогулки (в прошлом Федор, занимая должность худрука во Дворце культуры, сочинял самодеятельную музыку). Уже машины не сновали, вонюче не чадили. Рынок устоялся, обрел деловой вид. Палаточные ряды, словно перед боем замаскированные танки, замерли, приготовились. Скоро, скоро «высадится десант»! И начнется… и начнется мутузовка, шельмование, заговаривание зубов, скандалы, вздохи, шелест денег и приглушенное гуденье под каблуками снега, похожего на сплошной пчелиный гам на пасеке в часы медосбора. Будут мелькать шапки, куртки, лица. Там и сям раздаваться зазывные голоса: «Модная шуба! Натуральная!», «Сапоги… в мире таких нет! Обуешь и весь век плясать будешь!», «Шашлык с водочкой!..» Уже пахло дымком горящих дубовых поленьев – самого