Ушли, чтобы остаться. Юрий Мишаткин
далеку плескались мальчишки: чтоб не попасть в речную быстрину, пацанята барахтались у берега, шлепали по воде ладонями, дразнились.
Хуторское начальство отсутствовало. На крыльце правления сидел и чадил сигаретой казак в странном в жару грубошерстном пиджаке.
– Сидайте рядком, вместе ждать будем. Председатель еще утром в станицу умотал, как не обязанный, не доложил зачем. Случаем, не лекцию приехали читать? В прошлом месяце ждали лектора, но не приехал.
– Не умею читать лекции, – признался я.
– А чему обучены, какое имеете призвание?
– Художник, приехал рисовать ваш край.
Хуторянин покосился на мой этюдник.
– Верно поступили, выбрав Прихоперье, что ни дерево иль полянка – сказка. Только одни в лес не ходите – новичку раз плюнуть заблудиться, берите в провожатые Петра Круглова, – за бесплатно и с огромным удовольствием сведет.
Дом знатока лесных троп был неухоженным, точно в нем давно никто не жил: побуревшая соломенная крыша, которую изрядно потрепали ветры и галки, покосившееся крыльцо, неподметенные дорожки, сорванная ставня. Это было тем более странно, что хозяин – мужчина.
– Не до уюта Петру, печаль душу бередит, – догадавшись о чем я подумал, сказал хуторянин: – Лучший в районе плотник, золотые руки, все, кажись, умеет, коль надо чего поправить, сбить, к нему бежим. А до своего дома наплевать, раз остался холостым.
Не заходя во двор, казак позвал:
– Петр, выдь на минутку!
Скрипнула дверь, появился парень в выгоревшей солдатской гимнастерке, неподпоясанный, в галифе без сапог, в грубошерстных домашней вязки носках.
– В лес, видишь ли, приезжему надо, кому как не тебе сводить.
При слове «лес» на лице Петра проступили настороженность, недоверчивость.
– Проходьте, – пригласил хозяин неказистого дома.
– Пес у тебя дюже злющий, не приведи Господи цапнет, – заметил казак.
При упоминании собаки из-под крыльца высунул голову с оскалом острых зубов и зарычал вислоухий пес непонятной породы с обрубленным хвостом.
– Цыц, Мармотка! – приказал Петр, и собака послушно юркнула обратно. – В дом не приглашаю, там нынче дыхнуть нечем, хуже, чем во дворе. Отдыхайте, в лес поведу, как спадет теплынь.
Сарай, куда я вошел, был наполнен пряным сеном. Я прилег и почувствовал, как устал от тряской езды в кузове грузовика, как измаяла жара…
Проснулся от чьего-то вздоха. Привстал и увидел казачку неопределенных лет в туго затянутой на затылке косынке, которая скрывала лоб.
– Извините, что разбудила: кваску принесла, в подполе выстоян.
Я поблагодарил, собрался заплатить за угощение, но казачка наотрез отказалась от денег, напомнила, что я у нее в гостях. Наблюдая, как я припал к обливному кувшину, спросила:
– Надолго с сыном уходите?
– Самое большее до завтра.
Казачка провела ладонью по голове, поправила узел на косынке, отвела влажный взгляд, вздохнула.
– Стало быть, до завтра… – нараспев повторила женщина и заспешила: – Так отдыхайте, далеко еще до вечера.
Я попытался продолжить сон, но спать не хотелось, и вышел из сарая. За забором сквозь матерые дубы просачивалось тлеющее солнце, отчего казалось, деревья задымят.
– Вовремя встали, я будить собрался, – сказал Петр, поправил на плече ремень ружья, но не успел передо мной отворить калитку, как появилась мать с узелком.
– Положь, – потребовала казачка. – Галошки прикупила, Егорке придутся в самый раз, без такой обувки в распогодицу ноги промочит, затемпературит.
– Рая наказала купить?
– Сама надумала, подсказки не потребовалось. Ребячьи размеры редко завозят.
– Не возьмет Рая, сама знаешь, что откажется от подарка.
Не слушая возражений, казачка без лишних слов затолкала галошки в рюкзак сына.
«Неужели придется шагать по лесу во мраке? – забеспокоился я, не ведая, что в июле закат в Прихоперье поздний, долго будет не гаснуть, раскидывать красные крылья, тлеть печными угольками.
Шагать, не перекидываясь словами, было скучно, и я спросил Круглова о лесной ягоде, которая обжила с давних пор край:
– Слышал, что отыскать каминку трудно, народ прозвал ее вороньим глазом, хотя вполне съедобна.
– Нелюдимая ягода, – объяснил парень. – Сильно пугливая, норовит спрятаться от человека, не желает идти в руки. Увидеть нелегко – разве если посчастливится. Птицы и всяко зверье употребляют в пищу, а человек – нет, хотя не вредная для здоровья, разве что сильно терпкая – рот вяжет.
Возле дома из рубленого теса Круглов остановился.
– Я мигом, прикупить кой-чего надо.
В витрине сельмага были выставлены хомут, пара детских игрушек, рулон штапеля, банка с крупой, несколько пачек сигарет и томик Бабаевского в выгоревшей обложке.
– К