Ушли, чтобы остаться. Юрий Мишаткин
успокоила мать, Клава добавила:
– Лишь разок заглядывали, когда рельсы проверяли, бог миловал.
Стоило раздеть раненого, как он вновь потерял сознание.
Женщины расторопно разорвали на полосы простыню, достали все имеющиеся медикаменты – пузырек йода, жаропонижающие таблетки, порошки от головной боли и желудка.
Гимнастерку с петлицами и кубиками решили сжечь в печи, так же поступить с галифе: немцы могли посетить дом, увидеть военную форму и понять, что в жару лежит не железнодорожник. А воинский билет и карточку улыбчивой девушки спрятали за иконами божницы…
…– Еще у Николая был револьвер, но я его партизанам отдала, они заходили не часто, чтобы немцев не навести. А документ и карточку сохранила.
Кира Петровна благодарно кивнула, накрыла ладонью воинский билет.
В тишине, отбивая секунды, размеренно стучал маятник ходиков, которые на стене с безразличием гнали время. Неожиданно дом вздрогнул, на комоде качнулась вазочка с искусственными цветами, в буфете задребезжала посуда, в окнах прозвенели стекла.
– Минский прошел, – пояснила хозяйка. – Скорый, никогда не опаздывает, следом ждать с юга, из Крыма. Одно плохо: сор из окон выбрасывают, приходится убирать.
– А где… – Кира Петровна не договорила.
Фролова все поняла:
– Идемте.
Они вышли на солнцепек. У колодца свернули на огород, миновали делянки с картофельными кустами, подошли к сбитому из досок со звездой на вершине ромбику с табличкой:
Перед бесхитростным памятником на холмике росли цветы на длинных стеблях, в жаркий день они выглядели сонными, завидующими прохладе подступающего леса.
Словно догадавшись, о чем подумала гостья, хозяйка сказала:
– Не уважают цветы теплынь, оживут под вечер. Коль долго не дождит, поливаю, чтоб не завяли. Памятник каждую весну подкрашиваю…
…В разгар зимней круговерти Николай стал кашлять кровью, ослаб, не мог без посторонней помощи подняться, пожаловался на резкую боль в груди, где никак не заживала рана.
– Поменьше разговаривай, вредно для тебя это, – посоветовала Клава.
Николай выпростал из-под одеяла горячую руку, слабо сжал локоть Клавы.
– Очень подвел тебя с матерью: пытались на ноги поставить, а я… – попытался улыбнуться, но улыбка вышла вымученной. – Обещай, что закончишь девятилетку, поступишь в техникум или училище – не век же с матерью быть обходчицей…
– Отчего ни разу жену не вспоминаешь? – перебила Клава, наконец-то решившись на трудный разговор.
Николай отвел взгляд:
– Слишком мало с ней прожил, чуть больше весны и начало лета.
– Все же не чужая, а жена.
– Освободят район, непременно напишу.
– И про нас с тобой?
Николай долго молчал – то ли набирался сил, то ли размышлял, потом стал рассказывать, как ездил за Полярный круг на студенческую практику, ел в стойбищах строганину, пять раз смотрел фильм «Волга-Волга», стоял в футбольной игре на воротах