Тайны вселенной Дао. Ольга Ключарёва
происходившие на протяжении столетий, оказывали глубокое влияние на становление принципов даосизма. Он видоизменялся вместе с людьми и происходящим вокруг. Отчасти в этом причина его многоликости и его способности сочетать несочетаемое, вбирать в себя и трансформировать внутри себя самые различные принципы и формы.
Как справедливо отмечает профессор Торчинов, культура Китая – не единый монолит, неизменяемый в веках, но подвижное, изменяющееся начало. Прежде всего об этом нужно помнить, говоря о китайской древности. Древняя культура, существовавшая на фоне разделенной на мелкие, постоянно враждовавшие между собой государства (со второй половины первого тысячелетия до н.э. по III в. до н.э.) страны, представляла собой сильно разнящиеся между собой типы культур. Лишь позднее они соединились, образовав мощный и самобытный синтез.
«В наибольшей степени, – пишет Торчинов, – отличались друг от друга культуры севера и юга Китая. Если для севера, давшего начало конфуцианству, характерно внимание к этической проблематике и ритуалу, рассудочное стремление к рациональному переосмыслению архаических основ цивилизации, то на юге (царство Чу, южная часть бассейна реки Янцзы) господствовала стихия мифопоэтического мышления, процветала экстатичность шаманских культов. И даосизм, созревший, видимо, в лоне южной традиции, тем не менее соединил в себе материнскую стихию экзальтированной архаики юга и отцовскую стихию рационального севера. Первая дала ему содержание, вторая наделила формой, предоставив созданный ею философский способ освоения творческих потенций. Без южной традиции даосизм не стал бы даосизмом, без северной – не сумел бы сказать о себе языком великой культуры и книжной образованности.
Так, к IV—III вв. до н.э. из стихии архаических культов и неупорядоченных мировоззренческих представлений выступает на сцену китайской культуры даосизм, сразу же заговоривший о себе языком философии, но философии, не чуждавшейся притчи, переосмысленного в духе новой эпохи мифологического образа и оставлявшего в онемении парадокса»5.
Последнее утверждение заслуживает отдельного разговора. Действительно, даосизм, как, пожалуй, никакая другая философско-религиозная доктрина, допускает возможность открытого, сугубо творческого подхода к объяснению своих идей. Утверждать и объяснять что-либо даосы предпочитали иносказательно, путем повествования и притчи. Они не чуждались как отвлеченного и длинного рассказа, так и одной меткой фразы, которая, словно выстрел, повергала слушателя в смятение, часто оставляя в недоумении, а еще чаще – попадая в цель, так, что наступало мгновенное прозрение.
Внешне кажущийся простаком и юродивым, одетый в лохмотья и вечно голодный, резко выделяющийся в толпе, этот странный человек, даос, начиная рассказ, заставлял людей останавливаться и прислушиваться. Вскоре вокруг собиралась толпа. Даос говорил иносказательно, никогда прямо
5 Там же. Стр. 11—12.