Страсти по Юрию. Ирина Муравьева
зверя, какими они бывают в первые минуты неволи.
– Да, я уж включила, – сказала Арина Семенову. – Сейчас только громкость прибавлю.
«…нельзя закрывать глаза на то, – голос диктора так взволнованно выговаривал каждое слово, словно он был соавтором владимирского письма, – что дело писателя в той стране, которую я продолжаю чувствовать своей Родиной, далеко выходит за рамки его художественного творчества, поскольку ограничения, которые испытывает в моей стране писатель, не позволяют ему сосредоточиться на своем творчестве, что было бы естественным, а заставляют…»
Ударом ладони жена выключила радио, и диктор замолк, как будто бы этим ударом она ему выбила сразу все зубы.
– Скажи: ну зачем?
– Что значит «зачем»? – он сморщился. – Больше не мог.
– Другие же могут!
Жена опустилась на стул, прижала ладони ко рту, но тут же отдернула их. Лицо ее показалось Владимирову сильно подурневшим и как будто оплывшим.
– Хитрить научился, – сказала жена. – Уж все говорят мне про эту циркачку, а ты все молчишь!
Он не понял, почему она назвала Варвару циркачкой, но быстро догадался: первый муж Варвары, за которого она выскочила сразу после школы, был клоуном в цирке. Арина все знает, и даже про клоуна.
– Прости, что я скрыл от тебя.
– Вот это по-твоему! – вся огненно-красная, закричала жена и обеими руками разом подняла кверху свои кудрявые поседевшие волосы. – Вот так ты всегда отвечаешь! Не за то прости, что предал, а за то, что раньше не поставил в известность!
Она уронила руки, и волосы ее с размаху упали обратно на плечи, как будто они тоже крикнули что-то.
– Мне гадко. – Арина сглотнула слюну. – Так гадко, ты даже представить не можешь. Тошнит меня ото всего.
Владимиров опустился на табуретку и налил себе холодной заварки в красную керамическую чашку.
– Что у тебя руки-то так дрожат? – вдруг быстро спросила Арина. – Смотри! Так прихватит – своих не узнаешь!
– Давай мы об этом не будем…
– Давай мы не будем. Давай разводиться. Как можно быстрее.
Много месяцев он готовил себя к тому, чтобы сказать ей о разводе, а сейчас, когда она сама заговорила об этом, Владимиров остолбенел.
– Ну что же ты так удивляешься, Господи! – вскричала она. – Что мы, первые, что ли? А ты вот ввязался в дурную игру! В опасную, Юра!
Владимиров опустил глаза. Этого он как раз и ждал от нее.
– Ты думаешь, что я за славой погнался?
– За бабой погнался ты, а не за славой! А все остальное само подоспело!
– Постой… Объясни! Ты про это письмо? При чем здесь она?
– Она? – повторила Арина. – Она ни при чем. Зачем ты, дурак, влез в политику? Какой из тебя диссидент? Все передеретесь, все переругаетесь, и этим все кончится! Вся ваша смелость! Ты на Барановича, Баранович на Солженицына, Солженицын на Винявского – да что говорить! А главное, будет ведь не до работы! Ведь ты ничего не успеешь же, Юра! Одни только письма и будешь строчить!
Он почувствовал в ее словах правду,