Улисс. Джеймс Джойс
и отвалились—каждый себе—исполня волю соединяющего. Ещё до начала всех времён я был соизволен Им, и теперь меня уж не уволить в небыль или в никогда. Предвечный закон—lex externa—стоит над Ним. Вот, стало быть, та божественная сущность, в которой Отец и Сын единосущны? Где бедолага Ариус, проверить выводы? Он всю жизнь ратовал за единотрансовокупбляйевреетрахсущность. Роком обречённый ерисиарх. Испустил дух в греческом ватерклозете: эфенейзия. Восседая в пупырчатой митре и с посохом на троне своём, омафор задран над засраным задом – в назидание безутешной пастве.
Ветерок взвихрился вкруг него, взбалмошный колючий ветерок. Близятся, волны. Белогривые лошади моря, закусив удила, яроветрые скакуны Манаана.
Надо не забыть его письмо в газету. А потом? КОРАБЛЬ, пол-двенадцатого. Кстати, с этими деньгами не жмись, сори, как придурочный рубаха-парень. Да, я должен.
Шаги его замедлились. А пока что? Зайти, что ли, к тёте Саре? Голос моего единосущного отца. Давно встречала своего поэтического братца Стефена? Не видала? Ну, не на Страсбургской же террасе у своей тётки Сары? Он ведь птах высокого полета, а? Ну… и… и… и… скажи, Стефен, как там дядя Сай? О, Боже слезолюбивый, во что я вляпался с этой женитьбой! Робяты тама, ото, на сеновале. Пропойца-бухгалтеришка и его брат, кларнетист. Достопочтенные гондольеры. И косоглазый Волтер, что выкает своему папаше, прикинь? Отцу говорит "сэр". Да, сэр. Нет, сэр. Исус не зря расплакался, клянусь Христом-Богом.
Дернуть осиплый звонок их запертого домика: и ждать. Они, опасаясь, что это пришли за платой, выглядывают из потаённых щелей.
– Это Стефен, сэр.
– Впусти его. Впусти Стефена.
Засов отодвинут и Волтер здоровается со мной.
– А мы думали это другой кто-то.
На широкой койке дядя Ричи, подперт подушками, сверху одеяло, протягивает над холмиком своих коленей здоровенную ручищу. Грудь чистая. Он помылся до пояса.
– Здоровo, племяш.
Он откладывает доску, на которой составлял счета для взоров м-ра Дуроломба и м-ра Шлёмдолба, кипы контрактов и общих запросов, и он же заполняет Duces Tecum. Рама морёного дуба над его лысиной: ЗАУПОКОЙНАЯ Уальда. Неверно поняв его свист, вновь появляется Волтер.
– Да, сэр.
– Стефену и Ричи надо горло промочить, скажи матери. Где она?
– Купает Криса, сэр.
Папочкин напарник по койке. Любимая капелька.
– Дядя Ричи, не надо…
– Зови меня Ричи. К чёрту вашу минералку. От неё хиреют. Виски!
– Дядя Ричи, право же…
– Садись, или по закону Генри я тебя свалю.
Волтер напрасно щурится по сторонам.
– Ему не на что сесть, сэр.
– Ему не на что поставить, олух. Тащи наше чипендейлово кресло.
– Перекусишь чего-нибудь? Только не начинай тут строить из себя; как насчёт селёдочки, да на сале поджареной? Совсем никак? Тем лучше. В доме нет ничего, кроме таблеток от спины.
All'erta!
Он начинает запев. Aria de sortita Феррандо. Лучший номер, Стефен, во всей опере. Вслушайся.