Пасторали. Борис Гучков
нем говорит Сабанеев, что ловится рыба
неплохо
На кукурузу, перловку и даже на комнатных мух.
Плюй на крючок, и на донку пытайся —
потрафит.
Как землепашец в полях, водную гладь борони.
Если, бывает, полезет в башку несуразное «на фиг
Все это надо!» – ты мысли дурные гони.
Что, не клюет? Поблаженствуй, раскинув
фуфайку,
В мыслях с Полиной – соседа Ивана женой.
Если не будет улова, сошлись на старинную байку,
Что и у рыбы случаются праздники и выходной.
«Полины муж ледащий, а родитель…»
Полины муж ледащий, а родитель
Табак не курит и не пьет вино.
Вчера ходила в дальнюю обитель,
Зазря сожгла две свечки, как бревно,
Перед Марией и пред Параскевой.
Не помогло… Густой повыпал снег.
Двор замело. Ведь если пораскинуть:
Он закатился, девонька, твой век!
Не помогает. Целый год настырно
Ивану на ночь, утром и в обед
Давала пить лимонник и ятрышник
От слабости мужской и разных бед.
Иван в больнице, в городе, далеко.
О, как одной тоскливо в вечеру!
Намедни «на снохе ночует свекор,
Чтоб не гуляла», пели по селу
Дурацкую частушку. Пела Варя.
Нет, это не соседка, а урод!
Сама мне как-то травного отвара —
Поможет! – приносила прошлый год.
Нет, не ложится картою козырной
Полины жизнь, хоть умирай с тоски.
А Поликарп – хорош! В сенях как зыркнет —
И сразу кровь кидается в виски.
Свекровь терзает подозреньем гнусным.
Она сынку харчи кладет в суму.
А свекор стал задумчивым и грустным,
И Поля понимает почему.
«Черна Федосья Павловна, смурна…»
Черна Федосья Павловна, смурна.
Судьба и честь поставлены на карту.
Болеет сын. Иванова жена,
Похоже, строит глазки Поликарпу.
Лекарство пьет. Пустырник и укроп
Настаивая, старится в обиде.
Они чего, загнать решили в гроб
Ее и сына? Ничего не выйдет!
А ведь не замечала по первой.
Не придавала ничему значенья…
Обманутою мужнею женой
Вот так, по-бабьи, мучаюсь зачем я?
Пресечь! Да так, чтоб сразу, на корню,
Чтоб удалить, как старый зуб болючий!
Поговорю. Вот только накормлю.
Как раз удобный выпадает случай.
«Ну что стоишь, как проглотил аршин? —
Накрыв на стол, она сказала глухо.
– Да, Поликарп, мне сорок с небольшим,
Но я еще, мой милый, не старуха.
Ты помнишь, говорили мы о чем?
Ведь ты