Зимопись. Путь домой. Аз. Петр Ингвин
сжатых губ. Плечи покрывал затянутый до горла длинный, до пят, дорожный плащ, под которым могло оказаться что угодно, даже домашний халат. Скорее всего, царевна накинула первое, что попалось под руку, чтобы как можно быстрее выйти к нежданным посетителям.
Ефросинья гордо вскинула подбородок:
– Проходите, будьте моими гостями. После того как разместитесь и помоетесь, жду вас к ужину. – Поднявшись три шага по винтовой лестнице, она указала на первую из дверей. – Это комната для папринция, а его спутников прошу пройти выше.
Царевна сделала шаг на следующую ступень, а мы остались на месте.
Дядя Люсик прокашлялся.
– Уважаемая царевна, мне запрещено оставлять сопровождаемых лиц одних.
На обернувшемся лице Ефросиньи мелькнуло подавленное силой воли неудовольствие.
– Не беспокойтесь, без присмотра их не оставят. Оба разместятся в комнатах справа и слева от моей, а на лестнице, неподалеку от дверей, всю ночь будут дежурные. Отдыхайте, вы, должно быть, устали с дороги.
– Уважаемая царевна Ефросинья, – по-прежнему не двигаясь с места, стоял на своем дядя Люсик, – я понимаю вашу заботу и искреннее желание сделать как лучше, но мне запрещено оставлять сопровождаемых лиц одних.
Мы с Маликом, как набедокурившие и защищаемые мамой подростки, молча глядели из-за спины папринция. При этом мы не были подростками. Даже я, как это ни странно. В моей технологически развитой цивилизации взрослые меня в расчет не принимали, а здесь, в мире натурального хозяйства и холодного оружия, я считался полноценным бойцом и личностью равной многим другим. Причем, некоторых, не вышедших рангом и не столь облагодетельствованных судьбой, даже равнее.
Ситуация зависла. Чтобы сохранить статус хозяйки положения, для «сохранения лица» Ефросинье требовалось что-то делать. Она скривила губы:
– Мне не доставит хлопот использовать лишние комнаты и выставить дополнительную охрану. Можете не переживать: ничего не случится, я с удовольствием возьму на себя часть ваших забот.
Она уже сердилась. Кисти сжались в кулаки. Голос уже не сообщал, а распоряжался.
Дядя Люсик оставался непреклонным:
– И все же мне придется настоять на своем. Это выше меня и моих желаний. Я отвечаю головой за исполнение приказа, и если Чапа Тамарин или Малик Носатый совершат что-то непотребное, это ляжет на мои плечи.
Вот этого я и боялся – что, оставшись со мной наедине, царевна устроит нечто непотребное, а свалит на меня. С нее, вот такой конкретной Ефросиньи, станется. А поверят потом, естественно, хозяйке, а не разыскиваемому преступнику, пусть и прикрывшемуся фиговым листком амнистии.
Губы царевны вдруг растянулись в хищную улыбку:
– После того, как Тома не вернулась из крепости, ее семья расформирована, а имущество временно передано во внешнее управление. То есть, Чапа теперь не Тамарин. Былые договоренности не имеют силы, и вы, папринций, свободны от прежних обязательств.
– До