Тень каравеллы. Владислав Крапивин
А глина грязная…
– Глина? – изумился Славка. – Грязная? Из нее посуду делают. Кринки разные да чашки. В ней ни одного микроба нет. Да не бойся ты.
Я нехотя снял с бочки дощатую крышку, тяжелую, как щит Ильи Муромца. Бочка словно вздохнула. Запахло сырым деревом и дождем.
– Ну, давай, давай, – торопил Славка.
Я осторожно опустил «подводку» к воде, жалобно глянул на Славку… и разжал пальцы.
Лодка булькнула и ушла на глубину. Разошлись круги. Я увидел в черном зеркале воды свое растерянное лицо. И сказал шепотом:
– Славка, не плавает.
– Ты что? Как – не плавает? – торопливо заговорил Славка. – Она же подводная, под водой и плавает. Поплавает и поднимется. Ты подожди. Ну, я пойду, а то мать ругаться будет.
Хлопнула дверь. Я остался у бочки, проклиная Дыркнаба. Слезы падали в воду, и наполовину пустая бочка тихонько звенела.
Слезы беде не подмога. А беда была не маленькая. Воду носили от водокачки за четыре квартала. Дело это было хлопотное и долгое: у водокачки всегда стояла очередь. Я испортил двухдневный запас воды и ничего хорошего не ждал от жизни.
Я засучил до плеча рукав, лег животом на край бочки и попытался выловить подводную лодку. Где там! Разве дотянешься до дна… Тогда я принес кочергу и долго бултыхал в бочке, стараясь зацепить потонувшее глиняное судно.
За этим печальным занятием застал меня Павлик.
Он незаметно возник на пороге, и я вздрогнул, когда услышал вопрос:
– Ты что? Клад ищешь на дне морском? Или похлебку варишь?
Вопрос был задан с легким удивлением, но и с ехидством тоже. Павлик вообще никогда не разговаривал со мной по-обыкновенному. Если сердитый был, ворчал и советовал «убираться с горизонта». Если находился в хорошем настроении, все время насмешничал. Я привык. Другого я и не ждал. Ему уже стукнуло одиннадцать, а мне и семи не было.
– С чем похлебочка? – продолжал он ядовитый допрос. – Попробовать дашь?
– Лодка утонула, – сказал я отрывисто, чтобы не разреветься.
Тогда он удивился по-настоящему:
– Что за лодка такая?
– Дыркнаб подводную лодку сделал. А она…
Павлик хмыкнул. Не было в нем сочувствия.
– Балда, – сказал он. Было совершенно ясно, что он имеет в виду меня, а не Дыркнаба.
Худой, уже загоревший, с отросшей до бровей челкой, он стоял передо мной, пружинисто покачиваясь, и, наверно, размышлял: спасти меня или оставить на съедение злой судьбе? В светло-коричневых Пашкиных глазах блестели хитрые, острые, как иголочки, точки.
– Эх ты, капитан Немо, – вздохнул он наконец (так я впервые услышал это имя).
Не снимая выцветшей испанки, он бесстрашно ухнул в гудящую пасть бочки и через несколько секунд выбрался на свет, держа на ладони раскисшее чудо подводного флота. Со слипшейся кисточки испанки часто падали капли, чиркали по голубой майке, оставляя на ней темные полоски.
– Забирай, – насмешливо сказал Павлик.
Я послушно подставил ладони под глиняное тесто.
Павлик поднатужился и водрузил на место крышку:
– Все.
– А