Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория. Юрий Вяземский
сборища поэтов, но чуть ли не каждое утро вместе с клиентами приходил пожелать Мессале доброго дня.
На Мотылька этот рослый и мужественный красавец не обращал внимания.
Но однажды вечером придя к Мессале, Мотылек увидел, что Тибулл сидит в атриуме на краешке имплувия и плачет, ничуть не скрывая своих слез и даже не смахивая их со своего прекрасного и словно окаменевшего теперь лица.
Поэты уже собрались и возлежали в триклинии. Тибулл же к ним не присоединялся.
Мотылек сел рядом с Тибуллом и тоже заплакал. О чем? Он ни тогда, ни позже не мог объяснить.
Тибулл скорбел о безвременной кончине Корнелия Галла, префекта Египта, которого Август обвинил в предательстве и который покончил с собой. Тибулла только что известили об этом трагическом событии, и он оплакивал своего учителя и друга. Но Мотылек о гибели Галла ничего не слышал. С чего же заплакал? – «Не знаю, – говорил. – Увидел плачущего Тибулла, и слезы сами навернулись мне на глаза».
Так они молча плакали, друг на друга не глядя. Пока не вышел Мессала и, с опаской покосившись на Мотылька, дескать, не в урочный час пожаловал, тихо и нежно позвал Тибулла:
«Пойдем, Альбий. Мы ждем тебя. Помянем несчастного».
А тот покачал головой и ответил:
«Нет, спасибо. Пойду домой. Юноша меня проводит. Вместе поплачем по дороге».
Вместе вышли из дома Мессалы, спустились с Палатина, прошли вдоль Большого цирка, миновали общественный пруд и по северному склону поднялись на Авентин, – Тибулл жил неподалеку от храма Луны. Ни слова не произнесли, но плакать перестали…
Галл, он тебе наследником был. И Парка скупая
Времени мне не дала дружбу с Тибуллом свести,
– позже напишет Пелигн…
Дружбы, возможно, и не было. Но с той поры Мотылек стал часто бывать в амории Тибулла. Амория эта собиралась не у Мессалы, а либо в доме Корнута, на Велийском холме, на той улице, которая ведет от форума на вершину и вдоль которой располагаются фруктовые лавки; либо на Целии, у поэта Эмилия Макра, который писал о птицах и целебных травах. Мотылек был у них виночерпием.
Вардий перестал оглаживать волосы, вдруг просиял лицом, выскочил из кресла и, повернувшись ко мне, стал говорить, вернее, выкрикивать:
XIV. – Тибулл! Альбий Тибулл! Воин Тибулл! В двадцать два года сражался в Галлии под руководством Валерия Мессалы. В двадцать три года с ним же воевал в Испании. В двадцать четыре года с Мессалой отправился в Сирию. Но тяжело заболел на Керкире, с трудом оправился от болезни, в Сирию не поехал и… стал поэтом! Многие считали, что болезнь перевернула ему душу, отвратила от военного дела и заставила писать стихи.
– Красавец Тибулл! – продолжал выкрикивать Вардий. – Клянусь острой стрелой Амура, красивее его не было в Риме мужчины! Рослый, широкоплечий, с лицом Алкивиада, с глазами и кудрями Аполлона, с Марсовой статью, с легкой поступью Меркурия, с вальяжностью Вакха. Всегда элегантен, безупречно одет и обут…
Слава меня не влечет, моя Делия: быть бы с тобою, –
Может,