Маленькие неожиданности. Юрий Медников
же оптимизм был ни на чем не основан, но возможность оперировать огромными цифрами в рублях затмевала физическую немощь.
Не омрачил наше приподнятое настроение и вид огромной груды мешков в темноте дальнего конца пульмановского вагона. Мы лихо вскочили внутрь, перекинули трап на бортовой грузовик, подъехавший задом, и принялись за дело. Я обнял, как ребенка, первый мешок и без особых усилий прошел положенные десять метров до машины. Глаза уже привыкли к темноте вагона, и тут первое сомнение насчет справедливости всех расчетов вкралось в голову: в противоположном углу лежала точно такая же куча мешков! Осталось только успокаивать себя словами Наполеона: «Главное – ввязаться в бой…»
Второй мешок – полет нормальный, я бодр и свеж, пятый – тоже ничего. Здесь возникло второе сомнение в правильности выбора работ: неожиданно оказалось, что работающий на тридцатиградусной жаре человек потеет. А мука – летает. Сложив эти две нехитрые аксиомы, пытливый ум привел к невероятному, но вполне очевидному выводу: мы медленно и верно превращаемся в огромные человекообразные пельмени. Что было поначалу жутко смешно, а потом стало несколько беспокоить.
На десятом мешке начали свою разрушительную деятельность межличностные трения и мысли о социальной справедливости. Это у меня мешок был десятый, а у Женьки – восьмой, причем его он уже тащил по полу волоком, что давало возможность проанализировать последующую удручающую динамику разгрузочных работ. После перекура пришли к выводу о том, что логичнее будет носить мешки вдвоем, взявшись за «уши» с разных сторон. Дело пошло веселее, и некоторое время мы даже по-прежнему беззаботно шутили. Но недолго.
Перекуривать хотелось все чаще и чаще, а слой теста на нас становился все толще и гуще, начиная схватываться и трескаться на сгибах, что периодически приводило к неконтролируемым приступам смеха, теперь уже истерического. Через некоторое время мы окончательно стали похожи на забинтованных человечков с эмблемы фирмы «Мишлен». Оптимизм давно угас, дело клонилось к вечеру, а у нас только что закончилась куча мешков с одной стороны вагона. Перерывы приходилось делать не только для восстановления тающих сил, но и для разлепливания постоянно склеивающихся тестом глаз. А силы у меня стали таять в два раза быстрее, так как Женька уже перестал держать свой край мешка, а просто за него держался.
Двухсотый мешок мы доволокли до машины в кромешной тьме, едва ли не на карачках, и вместо радостных возгласов смогли лишь издать какой-то звериный звук, напоминающий брачный рев марала, как говорил Бендер. В течение ближайшего часа мы молча и неподвижно сидели прямо в насыпавшейся на пол муке, со вставленными нам в скрюченные пальцы четвертаками давно ушедшей домой начальницей станции. Наш анабиоз продолжался бы бесконечно, но пришел какой-то мужик закрывать вагон и выгнал нас прочь.
Автобусы давно перестали ходить, и нам предстояло осилить пешком обратный путь до общежития – теперь уже