Чик на охоте. Фазиль Искандер
Белочкой вышли на улицу. Чик всем телом чувствовал бодрую свежесть сентябрьского утра. На востоке, прямо над Чернявской горой, золотилось облачко, радуясь, что оно раньше всех поймало солнечные лучи.
Чику надо было идти в противоположную сторону. Он знал, что там, где кончается город, но еще не начинается деревня, есть огромная поляна, выходящая к морскому берегу. Он слышал, что там городские охотники охотятся на перепелок и диких голубей.
Не успел Чик дойти до конца своего квартала, как его обогнал фаэтон. Лошадки, выбивая из немощеной улицы легкую пыль, шли ровной рысцой. Кузов фаэтона мерно покачивался. Было бы величайшей глупостью не воспользоваться попутным транспортом. Чик быстро догнал фаэтон и уцепился за его задок.
Фаэтон проехал мимо греческой церкви и мимо школы, где учился Чик. Ему вдруг пришло в голову, что было бы смешно, если бы директор школы, Акакий Македонович, побежал за фаэтоном, чтобы выяснить, это Чик бесплатно катается или он обознался. И было бы еще смешней, если бы при этом Белочка, не зная, что Акакий Македонович директор школы, стала бы яростным лаем отгонять его от Чика.
Но, конечно, ничего такого не могло случиться, потому что день был воскресный и в школе никого не было. Почему-то Чику всегда было грустно за школу, когда она стояла вот такая пустая-пустая. Без звонка и без детей. Сам-то Чик очень любил выходные дни и каникулы, но ему было грустно смотреть на пустую школу. Ему казалось, что она скучает без детей. Тем более что его школа и раньше, до революции, была гимназией и за всю свою долгую жизнь здорово привязалась к детям. Чик почему-то это чувствовал.
А между тем Белочка стала волноваться. Она не привыкла, чтобы Чик ехал, прицепившись к фаэтону, а она бежала рядом. Она несколько раз требовательно взлаяла возле Чика, предлагая ему немедленно слезть. Потом она, по-видимому, решила, что Чик не виноват, что его насильно тащат на этом чудище. Она храбро выбежала вперед и стала облаивать фаэтонщика.
– Пошла вон! – услышал Чик хриплый голос фаэтонщика и звук щелкнувшего кнута. Белочка залаяла сильней, но Чик знал, что кнут ее не достал. Иначе бы она завизжала.
Фаэтон ехал все дальше и дальше, и Белочка, делая непродолжительные передышки, упорно его облаивала.
Скатерть белая залита вином,
Все гусары спят непробудным сном,
Лишь один не спит… —
красиво спел седок и вдруг добавил: – Свежая барабулька под гудаутское вино хорошо идет. Больше ничего мне в жизни не надо. Не надо мне никакие чебуреки, никакие пенерли. Свежая барабулька, жаренная на собственном жире, и гудаутское вино – больше ничего не хочу!
– Ты не прав, Боря, – мягко возразил второй седок, склоняя его к миролюбию, – я тоже уважаю барабульку под гудаутское вино. Но горячее пенерли – это горячее пенерли. Наши отцы и деды не были дураками, когда любили горячее пенерли…
– Что хочешь со мной делай! – воскликнул первый седок. – Свежая барабулька, вот только что из моря, еще играет, зажаренная на собственном соку, и гудаутское вино!
Чик