Страх. Эдуард Хруцкий
нему, всегда найдешь прелестное неизвестное тебе место. В нем перепутались времена и стили. В заросших тополями и лопухом проходняках можно найти античные колонны, генуэзские арки, испанские балконы, повисшие над зеленью двора. Именно в этом смешении времен и стилей и есть великая московская красота. Она теплее, добрее построенного по ранжиру Петербурга.
Наконец машину перестало трясти, и они выехали на Мещанскую, переехали ее и влетели в Грохольский. Дом номер 3, шестиэтажный, старой постройки, с эркерами, с окнами, плотно закрытыми светомаскировкой, казался нежилым.
– Кто-нибудь, найдите дворника, – приказал Данилов.
Через несколько минут Никитин привел заспанную бабку в надетой поверх белья черной железнодорожной шинели.
– Вы дворник?
– Я буду, товарищ начальник.
– В вашем доме черный ход есть?
– В каждой квартире, только было указание домоуправа двери забить.
– Покажите нам подъезд черного хода.
Светя карманными фонарями, они обошли дом. Подъезд действительно был заколочен крест-накрест досками. Данилов потянул одну из них, и она легко поддалась.
– Наверное, пацаны, – забеспокоилась дворничиха.
– Возможно. Двенадцатая квартира на каком этаже?
– На четвертом.
– Трое к квартире. А мы с парадного хода.
Они подошли к парадному, и Данилов сказал Свиридову:
– Ты, Леша, постой здесь, а то, не дай бог, схлопочешь пулю. Наши клиенты народ горячий.
– Наши не лучше.
Данилов посмотрел на него и усмехнулся. Он вспомнил, как утром, в сороковом, возвращался домой после захвата налетчика Крюка, который два часа отстреливался из «нагана» и охотничьего ружья, и увидел во дворе, как шкафообразные ребята затаскивают в машину тщедушного учителя Левина, живущего в его подъезде.
– Леша, ты уж извини, но здесь я командую.
– Добро, побуду во втором эшелоне.
– Никитин, Самохин, за мной.
Они вошли в подъезд, в котором отчаянно пахло рыбьим жиром. Видимо, кто-то из жильцов совсем недавно жарил картошку на этом отвратительном лечебном препарате.
Как ни странно, этот продукт, с детства вызывающий у многих устойчивую ненависть, свободно, несмотря на военное время, продавался в аптеках.
И многие использовали его для готовки.
Оперативники поднимались медленно и тихо.
Горели на этажах синие маскировочные лампочки. Их свет не разгонял темноты, и она клубилась около дверей и стен, наползала на ступеньки и перила.
На третьем этаже они услышали странное позвякивание, словно кто-то подбирает нужный ключ в связке.
Они тихо поднялись на площадку и различили в синеватом мраке человека, пытавшегося открыть дверь двенадцатой квартиры.
– Стоять! – крикнул Данилов и зажег карманный фонарь.
Со звоном упала на пол связка ключей, и человек прыгнул в темноту.
– Стой! – крикнул Самохин.
Он, оттолкнув Данилова, прыгнул на площадку.
Резко грянул выстрел, и Самохин начал опускаться по стене. Данилов трижды