Разбитая гитара. Книга 3. Разлука. Елена Владимировна Мейсак
черную футболку с высокой горловиной.
Фигура молча смотрела в окна. Взгляд ее был абсолютно пустым, как будто бы группа разбойников, пробравшись в недра ее души, разграбила все ее тайники, унеся из потайных уголков все ценное, оставив лишь голые плиты и наскальные фрески.
В руке у женщины красовалась самокрутка. Она неспешно затягивалась ей, глубоко вдыхая сероватый дым с характерным запахом и медленно выдавливая его из легких. Огонек тлел меж тонких пальцев.
Она вспоминала недавно прошедший суд. Как быстро, оказывается, можно все обстряпать, если ответчик не оказывает сопротивления.
Как быстро можно добить лежащего на земле, сломленного человека со скрюченной судьбой, по жизни которого не зарастала тропа лишь из горьких воспоминаний того, что когда-то называлось счастьем.
Теперь она снова свободна. Свободна не только от Кажича, столь варварски предавшего ее в самую тяжелую минуту, но и от своей маленькой дочки, которую она назвала Салимой, в честь несчастной матери Люка.
Законы всех стран, времен и народов стараются в первую очередь соблюдать интересы ребенка. Только кто же мог знать, что в казенных глазах ребенку окажется лучше с отцом, вновь начавшим мотаться по миру с концертами, чем с матерью-наркоманкой, страдающей хроническом пост-травматическим синдромом, как выразился ее муж, если можно его так было назвать.
Хотя, может быть, он и прав. Что она может сейчас предложить своему ребенку, если вечера она коротает в компании самокрутки, сидя на полу и рефлексируя о том, как могла бы пройти жизнь, если бы ни…
Глаза ее были выплаканы до дыр, душа стерта в порошок, а в раздавленном сердце больше нет места для любви. И никогда больше не будет.
Так пусть же ее дочка, ее милая Салима, которую она с таким нетерпением ждала, пусть хоть она будет счастлива. Возможно, она бóльшую часть времени будет проводить с няней. А может быть, Кажич будет таскать ее за собой по миру, где, как известно, все аэропорты и концертные площадки похожи, словно братья-близнецы.
Кто знает, может быть этому хрупкому созданию перейдут ее гены, и она тоже будет играть на фортепиано когда-нибудь.
Конечно, это было всего лишь решение суда местной инстанции, и если поднапрячься, можно подать апелляцию в вышестоящий суд, да хоть до верховного суда можно дойти, были бы силы.
Только вот сил-то как раз у нее оставалось ровно на то, чтобы просиживать вечерами на полу, а рука не могла поднять ничего, тяжелее сигареты.
Кажется, в Патонге такие состояния называли депрессией, но только какая теперь разница.
Она медленно затянулась опять. Перед глазами вновь, словно кучевые облака, поплыли воспоминания. Вот она стоит в концертном зале.
«Может быть, вам остаться сегодня? А то вдруг наш красавец решит появиться на свет прямо посреди концерта?» – ничто не заставит ее забыть эту фразу.
Вот комочек радости по имени Эстебан прижат к ее груди. Она сжимает его маленькое тельце и, слегка прикрыв ресницы, снова и снова радуется его