Магазин воспоминаний о море. Мастер Чэнь
они никогда не решатся на физическое прикосновение, они не опасны.
Но когда ты слышишь эти четыре слова… вообще-то три на английском – begging for food… и на каком английском! Вот трансляция из британского парламента, ее величество в куполообразной короне неспешно надевает очки, раскрывает папку у себя на коленях, и… вы слышите и понимаете каждое слово – произнесенное негромко, раздельно, с почти нечеловеческой четкостью, благосклонно и терпеливо. Королевский английский. Несравненный и неподражаемый.
И это был именно тот английский, который я только что услышал.
Невозможно было не поднять в ответ голову от алюминиевого, пустого пока что столика «Бхадху Шаха». Невозможно было равнодушной быстрой полуулыбкой отделаться от этой женщины, стоявшей передо мной на тротуаре, в шаге от границы, разделявшей ресторан и улицу.
Она, казалось, на расстоянии приподнимала мне взглядом подбородок… я вздернул голову еще немного, встретился с ней глазами – а если ты посмотрел на нищенку, то она одержала первую победу, и, скорее всего, ты что-то ей дашь.
Но уже по королевскому английскому можно было догадаться, что нищенка – кто угодно, только не вот это.
Европейцы в Азии – это не одна порода людей, а несколько. Есть туристы в шортах и безразмерных майках, всегда с видеокамерами; есть бизнесмены в промокших на спине рубашках с галстуками; и то, и другое – классика. А тут был, конечно, тоже классический вариант, но совсем другой. Бесспорно европейская женщина, рыжеватая блондинка, но… широкие, суженные к щиколотке марлевые штаны, длинная, ниже колен, рубашка такой же ткани, шарф-накидка… в общем, пенджаби, очень дешевое. Небольшой матерчатый рюкзак за плечами. И все это – с оттенками выцветшего шафрана и серой пыли.
Эту одежду носили, не меняя, уж точно больше года. Эти ноги в простых сандалиях наверняка несут ее от храма к храму – Шива, Кришна, Мухаммед, Будда, Гуаньинь – месяц за месяцем, сотни, если не тысячи километров. Копеечные автобусы, поезда или просто дорога под ногами.
И лицо – с потемневшей кожей (она светлее только в глубине двух морщинок у носа), с благосклонной и несколько отрешенной улыбкой, длинным, чуть выставленным подбородком.
Ее наблюдавшие за мной глаза смеялись – скорее добродушно.
Буддийский монах – если это настоящий монах, а не жулик в шафранных одеждах, каких здесь тоже достаточно, – не просит у вас денег на еду. Он медленно идет с миской для подаяния мимо, предоставляя вам шанс накормить святого человека и этим исправить карту ваших будущих судеб.
И эта женщина вообще-то тоже ни о чем не умоляла. Она даже не пыталась повторить эту фразу – «прошу подать на еду». Она изучала мое лицо со спокойным любопытством, возвышаясь надо мной на тротуаре в позе, которую способны принимать только коренные жительницы Индостана – может простоять так час, а может через долю секунды наклонить голову в знак прощания и тронуться дальше среди слепящей жары, чуть шаркая сандалиями по неровному темно-серому асфальту.
Она уйдет, и чего-то в жизни не случится.
Я поднялся со своего шаткого алюминиевого стульчика – сидеть, когда она стоит, было просто невозможно! – и полез в карман. А дальше… эти веселые изучающие глаза что-то со мной все-таки сделали – я достал бледно-сиреневую бумажку. Подошел к неподвижной женщине поближе – чтобы окружающие не видели, что именно между нами происходит, ведь тогда она потеряет лицо, – и с почтительным наклоном головы вложил бумажку в ее длинную узкую руку.
Дальше была пауза.
– Вот это просто великолепно, – вновь зазвучал негромкий и неторопливый голос королевы под сводами зала парламента. – Сто рингитов. Вы едите в «Бхадху Шахе», а ведь ни одному неопытному приезжему и в голову не придет сюда спуститься. Значит, вы в городе далеко не в первый раз и знаете, что такое сто рингитов. Это примерно тридцать пять долларов. Такие деньги здесь не подают на еду. Столько платят разве что за секс. Хм?
И она посмотрела на меня чуть сбоку, не то чтобы обвиняющим, но довольно-таки строгим взглядом.
Слово «секс» она произнесла без тени смущения, так же отчетливо и таким же ровным голосом, как и все остальное. Ее, наверное, могли услышать люди даже в дальнем углу «Бхадху Шаха».
– Что касается еды, – сказали, как бы сами по себе, мои губы, – то вы можете просто присесть ко мне. Я вижу, что вы тоже знаете это место. Вы доверите моему вкусу, если я попрошу повторить для вас мой заказ?
– И что это за заказ? – склонила она голову, делая шаг по ступеньке вниз, ко мне.
– Бумажная тоса. Панир тикка. Молодой кокосовый орех. Мы просто разделим то, что мне сейчас принесут, а потом сделаем то же самое, когда они принесут это снова.
– Вы действительно знаете «Бхадху Шах», – негромко сказала она, с легким вздохом сбрасывая с плеч рюкзак на соседний стул. – Что внушает… ну, уважение.
В этот ресторан, как она правильно заметила, «спускаются» – на пару шагов вниз, с тротуара, как бы в открытую с трех сторон залитую бетоном яму, защищенную от солнца ржавыми листами железа на столбах. Тут и вправду не то место,