Аэрофобия. Андрей Хуснутдинов
ли маршрут, растет ли сопротивление, трудно сказать. Дух превращается из водителя в пассажира, и то, что прежде мнилось пустым придорожьем, кромешным фоном восхождения, открывается новыми ходами. Однако после смены курса подъема, пусть сколь угодно крутого, даже с обратным разворотом, все повторяется – энергия интереса понемногу иссякает, брезжущий свет поверхности сходится звездной точкой, начинаешь опять вертеть головой.
Прибытие
Закладывающая слух, шумная тишина авиарейса. Салон полон. В иллюминаторах ослепительная, отдающая во тьму синева небес. Чуть ощутимые взмывания и провалы крылатой махины подобны морской качке. Однако со временем волнение усиливается, провалов становится больше. Возникает сильнейшая тряска. Забортный гром двигателей истончает возгласы пассажиров до высоты птичьего щебета. Незакрепленные предметы прибивает то к полу, то к потолку. Цепляющихся за кресла людей мотает, как ветки в бурю. Несколько минут самолет с легким горизонтальным вращением несет по склону гигантской воронки, затем волчком срывает вниз. Удар о землю не сопрягается ни со взрывом, ни даже со сколько-то чувствительным сотрясением. Столкновение обрывает страшный хор катастрофы. Фюзеляж разрывает и разбрасывает по сторонам с такой силой, что кажется, будто он улетучивается. Открывается солнечное небо с похожими на заснеженные замки облаками. Помешкав, я встаю на ноги. Между кусками кресел, обшивки и каких-то полированных торсов волнуется высокая трава. Над развалинами бьются радужные брызги стрекоз и крохотные паруса капустниц. Не веря глазам – то есть не видя вокруг ни бездыханных тел, ни выживших, подобно мне, счастливчиков, – я дышу ртом, так как боюсь почувствовать смрад горелой плоти. И лишь отойдя на десяток-другой шагов от места крушения, более или менее начинаю осознавать случившееся. Мои попутчики никуда не делись. Сейчас они видят то же самое, что вижу я, и уже догадываются о призрачности как своего избранничества, так и смерти. Я поднимаю раскрытую ладонь, и на нее тотчас садится бабочка – ну, или, по крайней мере, то, что должно ею видеться.
Створ
Двухэтажный домишко на отшибе. Один пройдет его, не заметив, другому после он будет являться в кошмарах, дразнить загадкой не столько неразрешенной, сколько не до конца загаданной. Этажи, заброшенные, с голыми комнатами и выбитыми окнами, суть подобия друг друга и отличны лишь тем, что верхний всегда, будь самая мрачная ночь, полон света, а нижний беспроглядно черен и в ясный день. Свет вверху, режущий глаз, плоский, больничный, происходит бог знает откуда – ламп в доме давно нет, проводка вырвана – и не смешивается с солнечным, будто горит в глухом помещении. Днем из-за солнца и ночью от верхней иллюминации тьма на нижнем этаже кажется сырой, блеклой, мелковатой, и, если посветить внутрь зеркальцем или фонарем, луч не озарит комнату, канет, как в небе. Но странности эти не бросаются в глаза, хоть бы и засмотришься на окна. Тревога охватывает не при взгляде на домишку, а при воспоминании о нем. В прошедшем времени он оказывается