Развод и девичья фамилия. Татьяна Устинова
Кира, – конечно, он не уснет после таких событий!
– Ему не нужно никакое успокоительное, – заявил Сергей упрямо, – ему не сто лет, и он не бабка-сердечница. Он сейчас ляжет и уснет.
– Сергей, он два часа торчал на лестнице и смотрел на труп!.. Ему нужно принять «Новопассит».
– Прими сама свой «Новопассит», а ему нужно принять душ, и больше ничего. Тим, сколько раз нужно повторять?!
– Я уже иду, – пробормотал сын испуганно, – вы только не ссорьтесь!..
Кира и Сергей посмотрели друг на друга и разом отвернулись. Он – к посудомоечной машине, она – к своей тарелке с остывающим мясом.
В последний год перед разводом они только и делали, что ссорились. Ссорились из-за грязных ботинок, в которых он поперся на чистый ковер, из-за денег, которых вечно не хватало, из-за майки, брошенной мимо корзины для белья, из-за того, что лучше на завтрак, чай или кофе, из-за футбола, который показывали по «НТВ-Спорт», из-за работы – Сергей считал, что пописывать статейки на отвлеченные темы и работой-то назвать нельзя, а она уставала, злилась, все пыталась ему что-то доказать, а он не слушал, отмахивался и тоже злился, злился…
Бедный Тим. Он был не так уж мал, чтобы всего этого не замечать. Он боялся, отсиживался в своей комнате или бегал от мамы к папе с расстроенным и испуганным лицом и пытался их мирить, и еще он пытался предотвратить очередную катастрофу, и иногда ему это удавалось, и тогда он весь день вел себя как образцовый ребенок из рекламного ролика – только бы не нарушить, только бы не разбить хрупкий мир, только бы не спровоцировать новую катастрофу.
А потом они развелись. Кира была уверена, что, как только они разведутся, жизнь станет в сто раз проще и легче.
Жизнь стала в сто раз проще.
Легче не стало нисколько. Стало только тяжелее и очень обидно.
Она ведь его любила. Столько лет.
Она даже была уверена, что будет любить его всегда – вот как! Он сложный человек, но Кира никогда не признавала простых! Всегда, с двадцати пяти лет, он был очень занят – сначала своей наукой, потом карьерой, когда стало ясно, что с наукой покончено навсегда и призрак ее не восстанет из гроба даже просто затем, чтобы прошвырнуться по Европе. Он нашел себе дело, максимально приближенное к тому, которое знал и любил, и преуспел в нем, и продвинулся, и стал хорошо зарабатывать, и научился носить дорогие костюмы и льняные рубашки, и пить кофе, который не любил, и вести светские разговоры, и Кира гордилась им и любила его.
Когда он защищал докторскую, какой-то старик, повернувшись к Кире, сказал прочувствованно, что «Сергей Константинович непременно, непременно станет нобелевским лауреатом, если только сумеет остаться в науке», и Кира слушала его с ужасом и восторгом – из доклада, который делал ее собственный муж, она не поняла ни слова. То есть ни одного. Но он говорил так, как будто ему вдруг открылось какое-то великое божественное знание, и выглядел соответственно – словно осененный этим знанием. Аудитория была залита агрессивным весенним солнцем, в котором танцевали пылинки, никто не шептался, не кашлял, не зевал, не вертелся, не рисовал – все смотрели на него и слушали,