Ведьмин ключ. Глеб Пакулов

      – Пойду я. Сейчас и пойду. Будь что будя.

      – На ночь-то глядя? – Василий хмыкнул. – Прыткий какой… А не пущу?

      – Поделились ведь, чего там? – Семён развернулся к Василию. – Как же – «не пущу»? Вольный я.

      – Покуда Бог один вольный, – метнул в потолок глазами Василий. – Он. Один.

      – Уходи-и, Семён, – зажмурясь, обронила от печи Устя. – Всё одно смертынька. Уходи-и.

      Семён со страхом, Василий удивлённо повернулись к Усте. Напружив глаза, она в упор, неистово глядела на них обоих. Воя, наваливался на зимовье ветер, трепал на крыше драньё, высвистывал непутёвое. Семён, не глядя, нашарил сбоку себя тяжёлую, тусклого олова кружку и, не спуская глаз с Усти, стал глотать остывший чай. Слева за её спиной тяжело дышал Василий. Глядя мимо Семёна на Василия, Устя напряглась, убрала руки за спину и, взвизгнув, отдёрнула их от раскалённой печи.

      Как от выстрела, ударившего внезапно, Семён отпрянул, развернулся к Василию и с ходу наотмашь саданул его по скуле зажатой в руке кружкой. Василий охнул, свалился на Семёна и, поймав за шею, страшно давнул. Хряпнули под пальцами связки, затрепыхался Семён. Василий, выхакивая кровавые пузыри, оттолкнул его, сжал руками разрубленную скулу.

      Роняя на рубаху изо рта розовые хлопья, Семён пятился к двери. Запнувшись об ушат, опрокинул его, поскользнулся, боднув головой косяк, рухнул у порожка, выгнувшись рыбиной, и затих.

      Устя кошкой вскочила на нары, вжалась в угол. Изуродовав ногтями щёки, замерла с открытым ртом в безголосье. Василий раскачивался над столом, скорготал зубами.

      – Очухайся мне-е, – хрипел он, – колодину к ноге приверчу, с ней в шурфе и подохнешь. – Ощупью пробрался к нарам, свалился на них, выстонал: – Дай тряпку, Устя, морду замотать…

      Устя подождала, потом спрыгнула на пол, огляделась. Василий лежал ничком, не шевелился. Тогда она метнулась к порогу.

      Алой клюквой цвела холщовая рубаха Семёна. Глядя на неё, Устя нахмурила брови, потом улыбнулась виновато, упала на колени и захватала ягодины, собирая их в горсть. Вдруг, счастливо хихикнув, она растопырила перепачканные пальцы, лизнула их, похвастала кому-то:

      – Спела-то кака!

      Вспрыгнула на ноги, сгребла в обе руки по пучку нащепанной Семёном лучины, подпалила их в печи. Хищно подмигивали со стола рассыпанные самородки. Устя показала им язык и, крутнувшись на ноге, выскользнула за дверь. Там привстала на носки, сунула огонь под крышу, припёрла дверь колом, отбежала.

      Зверем, пойманным в сети, метался в прибрежных тальниках ветер, раскачивал гудящие ели, сеял с речки водяной мёрзлой пылью. Скоро ближние к зимовью лесины выхватило из темноты пламя. Оно длинно полоскалось из-под крыши, ревело. Где-то в чёрном урочище тревожно заухал на зарево филин, а у зимовья, выстелив по ветру космы, приплясывала, увёртываясь от искр, хохочущая Устя…