Посмотри на муравьев. Михаил Айзенберг

      Как и прежде: жить под черной метой

      или за невидимой стеной.

      Но давай приди меня проведай,

      запасайся визой гостевой.

      Сразу за таможенным контролем

      серые гуляют патрули.

      Но давай мы что-нибудь подстроим

      и пройдем на метр от земли.

      Темнота, пускающая корни,

      там и тени кажутся темней.

      Тяжело, но так еще легко мне

      говорить, что все игра теней.

      Не распознать, как первый шум дождя,

      брожение, обернутое мраком.

      Но вот оно слышнее шаг за шагом,

      стирая все и снова выводя.

      По вечерам в неполной темноте

      или в ночной чернильнице разъятой

      такие вилы пишут по воде,

      что разберет не каждый соглядатай.

      Но видят те, кто видели всегда,

      и те, что здесь останутся за старших,

      как поднялась восставшая вода

      на Чистых, а потом на Патриарших.

      Как постоянный ропот волновой

      не убывает в праздничных запасах.

      И наше небо, небо над Москвой

      еще узнает, что оно в алмазах.

      Где никогда не сходит снежный наст,

      где солнца нет и горизонт бугорчат,

      он, обернувшись, смотрит мимо нас,

      не улыбается, а только губы морщит.

      В движениях сердечный перебой,

      и на лице ни признака румянца.

      Вот кто умел не дорожить собой;

      все видеть, ничему не удивляться.

      И в силе не расстаться до конца

      с потомственным призванием лишенца,

      и в довоенной выделке лица

      особое дичает совершенство.

      Здесь прошлое себя не предает,

      в чужое время вглядываясь честно.

      И медленно протаивает лед

      тепло, в котором нет живого места.

      Ветер волосы прочь со лба.

      Брови, выгнутые дугой.

      Он стоит, а за ним толпа,

      так и чует, что он другой.

      В тех, кто сразу и навсегда

      оказались не ко двору,

      есть заметная всем тщета,

      подменяющая игру.

      Есть особая правота

      тех, кто сам неизвестно где,

      оборвавшая провода

      и живущая в темноте.

      И сама она так темна,

      что при свете не различить.

      Есть великие имена,

      их не знаешь, кому всучить.

      Водку пил, казался славным,

      говорил о самом главном.

      Но привязчивый двойник,

      словно чертик на пружине,

      раньше времени возник.

      И теперь в чужой машине

      хмуро едет на пикник —

      притулиться кашеваром

      возле общего котла,

      показаться приживалом

      чьим-то