Скажи мне все. Камбрия Брокманн
непосредственно ко мне.
Я огляделась, сбитая с толку тем, что он уже знает мое имя.
Хейл улыбнулся мне, потом остальной аудитории.
– Ну да, я знаю все ваши имена. Я изучал страницы в «Фейсбуке» и с прошлой недели читал ваши личные дела в деканате. Знаю, звучит пугающе.
Послышалось несколько смешков.
– Малин? – Хейл посмотрел прямо на меня.
– Да, извините, – пробормотала я, засовывая телефон на самое дно своей сумки.
– Вам известны правила касательно телефонов. – Хейл, до этого стоявший, прислонясь к столу, выпрямился.
Другие студенты смотрели на меня; в их широко раскрытых глазах читалось облегчение от того, что это не их застукали за нарушением. Все переписывались во время занятий. Как правило, мы прикрывали друг друга, но сделать это, когда ты сидишь в дальнем углу аудитории, было сложно. Хейл достал из своей сумки книгу в твердой обложке и положил передо мной. Я уставилась на книгу – на обложке красовался сделанный сепией портрет молодого человека, смотрящего вдаль.
– Выберите что-нибудь, – сказал Хейл. От него пахло древесным дымом и дезодорантом «Олд спайс».
В аудитории наступила тишина. Я пролистнула несколько страниц, ведя глазами по списку названий стихотворений. Найдя то, которое искала, встала из-за стола и вышла на пустое пространство перед аудиторией. Откашлявшись, начала:
– «Что дружба? Легкий пыл похмелья, / Обиды вольный разговор». – Я оглянулась на Хейла. Он стоял, привалившись к дальней стене и скрестив руки на груди. Выражение его лица было ободряющим. – «Обмен тщеславия, безделья / Иль покровительства позор».
Я закончила читать и захлопнула книгу. За окном несколько ломких листьев слетели с огненно-рыжего дерева. В воздухе висел запах сидра и корицы, с каждым днем становилось холоднее, близилась зима. Когда наступает холод, все становится лучше. Горячий кофе, долгие пробежки, теплый душ…
– Стихотворение короткое, однако выбор отличный, – произнес Хейл, нарушив мои раздумья. – Подходящая тема для обсуждения на семинаре первого курса.
Он небрежной походкой скользнул между столами; ортопедические сандалии шаркали по полу, деревянные половицы поскрипывали под его весом.
– Можете садиться, – сказал мне Хейл, проходя мимо и встречаясь со мною взглядом.
Выйдя к белой доске, висящей на передней стене комнаты, он маркером вывел на ней надпись – аккуратными большими буквами: АЛЕКСАНДР ПУШКИН, «ДРУЖБА».
– Кто хочет разобрать стихотворение? – спросил Хейл. Одна из девушек с отчаянной готовностью вскинула руку, и он кивнул ей. – Приступайте, Шеннон.
Шеннон всегда поднимала руку первой. Я была рада, что она так любит отвечать – благодаря этому мне не нужно было самой говорить перед преподавателем и всей группой.
– Мне кажется, он пытается сказать, что дружба – это внешнее. – Шеннон помолчала. – И, похоже, относится к ней отрицательно и несерьезно.
– Почему несерьезно? – спросил Хейл.
– Ну… –