Реваншист. Цвет сакуры – красный. Борис Орлов
тщательно осмотрел себя, потом отца и повторил – Чего у нас ещё не слава богу?
Старший лишь хмыкнул. Ниже пояса Волковы были одеты практически согласно местной моде. Ну почти: трофейные сапоги и галифе не особенно бросались в глаза – тут многие ходили так же. Но вот выше пояса… Выше пояса имелись летние тельняшки, разве что у старшего она была морская, а у младшего – десантная, обнажавшие мышцы на руках, и чётко прорисовывавшие рельеф груди и подтянутых животов. Словом, оба выглядели довольно импозантно, но… по меркам двадцать первого века. Или хотя бы конца двадцатого, но вот в местную моду они ну никак не вписывались.
– Видишь ли, сын, сейчас тельняшка, если не в комплекте с морской формой, – признак мелкой уголовщины. Блатата эдакая… – отец помолчал, а потом продолжил: – Но мы и на блатных не тянем – татуировок-то нет. Вот и выходит, что мы то ли неправильные блатные, то ли психи из местного дурдома на прогулке.
– Папань, а мы поверх плащи наденем, вот и сойдёт, – легкомысленно предложил сын.
– Не сойдёт, – покачал головой тот. – Из-под плащей всё равно торчать будет. Так, – хлопнул он ладонью по столу. – Сейчас первым делом – одежду прикупить. Иначе мы тут так засветимся, что потом триста лет не отмоемся. Замучаемся в ГПУ объясняться, откуда мы такие красивые взялись.
– А побриться?
– Я тебе что – тупейный художник[19]? Вот переоденемся, зайдёшь в парикмахерскую и побреешься. А я не возьмусь. Я только себя брить умею… – тут он усмехнулся: – Помнишь, как я тебя стриг? И что из этого вышло?
Волков-младший рассмеялся. Когда-то, очень давно, вскоре после смерти матери, отец, уступив настойчивым просьбам сына, попытался его постричь. После этой чудесной стрижки весь остаток учебного года Всеволод выглядел так, словно переболел стригущим лишаем.
– Так что, – закончил отец, – сейчас позавтракаем и поедем сперва не на вокзал, а на толкучку. Там что-нибудь себе подберём.
За завтраком, состоявшим из гороховой каши с солёной озёрной рыбой, произошло странное событие. Шустро орудуя ложкой, отправляя в рот то сладковатое гороховое пюре, то вкусные кусочки ряпушки, Всеволод-младший заметил, что отец почему-то перестал жевать и застыл с каким-то отсутствующим видом. Парень хорошо знал, что отец ведёт себя так, когда вспоминает нечто важное или ему вдруг приходит в голову неожиданная мысль, а потому настороженно спросил:
– Чего такое, бать? Вспомнилось чего?
Волков-старший никак не отреагировал, и лишь когда сын в четвёртый раз повторил свой вопрос, ответил:
– Да нет, сын, ничего такого… Вот, зацепился глазом, – он ткнул пальцем в газетный лист, постеленный на стол. – Понимаешь, тут написано, как в Москве встречают делегацию Японской компартии. Причём сказано, что это очередной визит. ОЧЕРЕДНОЙ, понимаешь? – И он замотал головой, словно отгоняя какой-то морок.
– И что? – младший явно не понимал, что в этом обычном сообщении могло так насторожить отца. – Ну встретили и встретили. Сейчас же в Союзе со всеми компартиями дружат, нет?
– Верно, дружат, – кивнул головой
Устаревшее название парикмахера, позаимствованное Волковым-старшим из одноименного рассказа Николая Лескова.