Таинство чтения. Как книги делают нас значимыми людьми. протоиерей Андрей Ткачев
в четко определенный момент. А если героя нет, мир погружается в невысказанность. Так говорил Данелия. В ответ на вопрос, почему он ничего не снимает, мэтр отвечал: «Не вижу героя».
Но это еще и первое знакомство с библейскими идеями. Образ золотого тельца – это ведь явная отсылка к истории Исхода, к истории того, как евреи изменили Богу, выведшему их из рабства. В нашей литературе таких отсылок немного. В американской больше. Сравните названия романов того же Фолкнера: «Сойди, Моисей», «Авессалом, Авессалом!», «Если забуду тебя, Иерусалим». Не зная содержания Книги Царств, псалмов, Бытия, совершенно невозможно говорить о смысле произведений. А роман Хемингуэя «По ком звонит колокол» – это отсылка через название к самой известной проповеди Джона Донна и теме смерти. Так Библия и ее смыслы точечно-капельным путем приходили к читателю советской поры, и для меня это – неоценимая услуга обычной литературы в постепенном приходе к Книге Книг. Сказал же перед смертью Вальтер Скотт: «Дайте, дети, мне книгу». В ответ на вопрос, какую именно, он ответил: «Есть только одна Книга, дети. Все остальные – это комментарии к ней».
Время перейти от этажерки к серванту, от дома бабушки к дому матери. Там тоже были книги. Их было мало, но тем более глубоким было погружение в их содержание. Я жил в Галиции. Многие книги были на украинском языке. Так, «Трех мушкетеров» я прочел по-украински.
«Добродiй» вместо «сударь», «пiхви» вместо «ножны» и еще бесчисленное количество подобных перлов резали слух. Мне очень понятен гомерический хохот Карцева, который в Одесской опере слушал «Кармен» по-украински. Ничего не имею против украинского языка, но заставить говорить на нем французского дворянина эпохи «короля-солнце» или испанскую цыганку-контрабандистку до сих пор мне кажется затеей сомнительной. Прекрасный в песнях и колядках, украинский язык останавливается для тебя на пороге большой литературы, если ты владеешь русским свободно. Много раз я заставлял себя читать, например, сонеты Шекспира и в русском, и в украинском переводе, но потом бросал это занятие и возвращался к Маршаку или Лозинскому. Зато прекрасен на украинском (лучше русского) чешский Швейк. Похождения этого «бравого солдата» сочнее и выпуклее звучат именно в украинском варианте. Работает, видимо, общая славянская близость языков, особенно – суржиков. В русском эта общность тоже есть, но она затерта выходом русского языка из этнического на более высокий, общечеловеческий, что ли, уровень.
Мне близка та мысль, что всемирную литературу творит культура империй. Империя всегда многонациональна. Она выходит за рамки одного этноса, а значит – и за рамки сугубо этнических интересов. Литература империй может позволить себе говорить больше о Человеке как таковом, нежели об этнографии или проблематике отдельно взятого народа. Литература империй – это литература Англии, Франции, Америки, России. Сколь интересно, столь же и важно для нашего разговора, что и музыка, родившаяся в империях, становится всемирной классикой.