Сага о Рейневане. Башня шутов. Анджей Сапковский
проблема, отец Филипп, – скрипуче начал он, – в отсутствии уважения и доверия к начальству. Индивидуализм и собственное мнение – качества, разумеется, весьма ценные, порой даже заслуживающие бо́льшего признания и похвалы, нежели тупое баранье послушание. Но есть такие вопросы, в отношении которых руководство обладает абсолютной и безошибочной правотой. Как, к примеру, наш папа Мартин Пятый в споре с концилиаристами[121], разными там Герсонами и полячишками: Владковицами, Вышами и Ласкарами, которые вздумали обсуждать решение Святого Отца. И интерпретировать на свой манер. А это не так! Не так! Roma locuta, causa finita[122]. Потому-то, дорогой отец Филипп, если церковное руководство говорит тебе, что́ ты должен проповедовать, то ты обязан проявить послушание. Ибо здесь совершенно явственно имеется в виду высшая цель. Не твоего уровня, естественно. И не твоего прихода. Ты, вижу, хочешь что-то сказать. Так говори.
– Три четверти моих прихожан, – пробормотал плебан Гранчишек, – люди не очень смышленые, я бы сказал, pro maiore parte illiterati et idiote[123]. Но остается еще одна четверть. Те, которым я никак не могу вещать то, что требует курия. Конечно, я говорю, что гуситы – еретики, убийцы и вырожденцы, а Жижка и Коранда – воплощения дьявола, преступники, вероотступники и развратники, что ждет их вечное проклятие и адские муки. Но я не могу говорить, что они поедают младенцев. И что жены у них общие…
– Ты не понял? – резко прервал его каноник. – Ты не понял моих слов, плебан? Roma locuta! А для тебя Рим – это Вроцлав. Ты должен говорить то, что тебе велено, проповедник. Говорить об общих женах, о поедаемых новорожденных, о живьем сваренных монахинях, о содомии, о том, что у католических священников вырывают языки. Если тебе прикажут, ты будешь говорить пастве, что от комунии из гуситской чаши у причащаемых растут волосы во рту и собачьи хвосты из задниц. Я вовсе не шучу, ибо я видел соответствующие письма в епископской канцелярии. Впрочем, – добавил он, с легким сожалением глядя на съежившегося Гранчишека, – откуда тебе знать, что хвосты у них не растут? Ты что, бывал в Праге? В Таборе? В Карловом Градце? Принимал комунию sub utraque specie?
– Нет! – чуть не подавился воздухом плебан. – Ни в коем разе!
– Вот и очень даже хорошо. Causa finita[124]. Аудиенция тоже. Во Вроцлаве скажу, что тебе достаточно было указать, и больше с тобой хлопот уже не будет. А теперь, чтобы ты не думал, будто приезжал напрасно, исповедуйся моему исповеднику. И покайся, как он тебе укажет. Отец Фелициан!
– Слушаю, ваше преосвященство?
– Пусть полежит крестом перед главным алтарем у Святого Готарда всю ночь, от комплеты до примы[125]. Остальное на твое усмотрение.
– Да хранит его Господь.
– Аминь. Пребывай в здравии, плебан.
Отто Беесс вздохнул, протянул клирику пустой кубок. Тот тут же налил ему кларета.
– Сегодня больше никаких просителей. Ну-с, Рейнмар?
– Святой отец… Прежде чем… У меня есть просьба.
– Слушаю.
– Сопровождал
Священники, которые вопреки утверждаемой безошибочности и непререкаемости авторитета папы утверждали верховенство соборов.
«Рим высказался, дело закончено», т. е. курия вынесла свое решение (
В основном безграмотные и глупые (
Вопрос исчерпан (
Комплета – вечерняя молитва (около 18:00). Прима – предрассветная молитва.