Рассказы коронавирусной эры. Александр Александрович Ковалёв
которого люди старались не заходить, сутки, не прекращаясь ни на минуту, кипела работа. Новый неизвестный вирус, воздействующий на сознание, заразил целый дом, находящийся под карантином, поразив всех жильцов неизвестной психической болезнью. План составлялся тщательно – никто не знал, что такое ионная пушка, и насколько она опасна. Ночью из ворот выезжали, одна за одной, машины скорой помощи, и не было им конца. Подъезжая к многоквартирному дому, машины останавливались, пристраиваясь вплотную друг к другу, медики выходили из них, и занимали позиции за машинами, держа штурмовым оружием на прицеле железную дверь подъезда. Лейтенанта медицины, как офицера, знающего о произошедшем больше других, и видевшего вживую, назначили руководить операцией – стоя неподалёку, у головной машины, он отдал медбрату-автоматчику приказ открыть подъезд.
– Дверь закрыта на щеколду, – отрапортовал медбрат, вернувшись.
– Ну так открой задвижку!, – возмутился лейтенант тупостью подчинённого.
– Она изнутри закрыта, – пояснил медбрат, – больные сами приварили щеколду, и закрылись изнутри. Бедные люди.
Штурм был коротким. Никаких лазерных бластеров и ионных пушек у больных, конечно же, не было – просто бред, вызванный неизвестным, поражающим психику, вирусом. Всех их, полным составом дома, погрузили в машины скорой помощи, и развезли по психиатрическим больницам страны.
Комиссия осмотрела дом, удивилась использованным в ремонте материалам, теплицам и садам на чердаке, и, по всем признакам, признала жильё элитным. Медицинское учреждение, являясь, как-никак, пятой, после журналистов-фактчекеров, властью в стране, забрало дом под нужды своих работников. Точнее, «забрало» – это фейк, просто так сложились звёзды, да и кто, как не медики, профессионально рискуя, должны жить в доме, в котором недавно бушевал неизвестный психический вирус. Лейтенанту досталась двадцать пятая квартира, та самая, в которой когда-то проживал больной, называвший себя мудрецом. Расположившись, офицер медицины наконец-то поднялся на лифте на чердак, в оранжерею, и впервые увидел, как посреди зимы, радуясь искусственному солнцу, под пение райских птиц расцветают цветы и вишни.
Преображение
Прошло много дней с того полудня, когда Иннокентий впервые ощутил себя птицей.
– Птица?, – осторожно спросил у Иннокентия остановивший его полицейский патруль.
– Гусий!, – важно, и с достоинством, подтвердил тот, ответствуя.
Полицейские стояли, сражённые тем, что птица Иннокентий им ответствует. Бывало, что на вопросы им отвечали, иногда извинялись, иногда оправдывались – но никогда не ответствовали. Проникшись уважением к возвышенной птице, патруль развернулся на месте, и ушёл, неся весть о чуде своим сослуживцам. Не спросили даже о содержимом его карманов – пистолете, наркотике, и запрещённой классической литературе из школьной программы. Впрочем, Иннокентию, ставшему птицей Гусием, ничего из того, что он таскал с собой по жизни, в новом качестве было уже не нужно. Птицы