Впечатление. Свет. Анна Юрьевна Спридзгаль
на цепи сидеть. Что ни говори, а справедливостью в собачьей жизни и не пахнет. Мне ничего не оставалось, как вилять хвостом и смотреть им вслед, пока они не скроются в тени аллеи. Я помню глухой металлический звук, долетевший до меня из глубины сада, когда захлопнулась дверь калитки. Они ушли, а я легла на траву ждать. Прилетел мой друг воробей, мы, как обычно, вместе позавтракали кашей, и тут произошла странная вещь. Я впервые в жизни почувствовала своё сердце, оно трепетало, перед глазами вдруг потемнело, и я перестала слышать щебетание воробья.
Когда я открыла глаза, то увидела перед собой лицо Ромки, он улыбался мне и ласково трепал по шее. Я уснула и проснулась уже вечером, на улице было темно, одинокий фонарь горел в саду; окна дома казались чёрными, несколько минут я напряжённо прислушивалась, внутри никто не разговаривал. Они не вернулись.
Два маленьких существа, мы жили бок о бок в надежде познать безусловную любовь. И нам это удалось: поровну, без упрёков и борьбы, тихо, честно. Он был смыслом моей жизни, её началом и концом. Если бы странный человек всё же приехал за ним, чтобы увезти с собой, мои острые клыки прокусили бы ему горло. Но никто не приехал – Ромка был спасён, чтобы сентябрьским утром остановилось его и моё сердце. Они погибли втроём как семья, как одно целое.
Что стало со мной? Собачья жизнь оборвалась в один миг. Я скиталась по улицам города, что-то ела, где-то спала, а ночами выла в компании таких же заложников собственного облика, как и я. Мне казалось порой, что я могла встать на задние лапы и заговорить голосом человека.
Ох, ветер, много зверей, птиц, людей я встречала, и каждый, сам того не ведая, чему-то научил меня. Недавно мой друг воробей сказал фразу, которую я, лишь испытав муки голода, смогла понять верно: «Боль утраты необратимо изменяет внешность, способность чувствовать и мыслить, но в то же время проявляет в страждущем сердце дар помогать нуждающимся». Я вспомнила Ромкиных родителей.
Ветер, ветер, от чего ты дуешь с такой силой, что гонишь меня прочь. Твоя могучая рука вот-вот схватит палатку и с гневом швырнёт в круговорот пыли, сухих листьев и мусора, а поднявшийся вихрь понесётся по улицам города, сметая на своём пути неугодных тебе бродяг вроде меня. Но я пока ещё здесь, забившись в угол палатки, слушаю твой хриплый голос, он напевает мне унылую песню. Внезапно она прерывается гневным рыком, вырвавшемся из твоей холодной груди, но стоит только тебе взять высокую ноту, как ты уже не рычишь, а тихонько плачешь, словно сам просишь пощады. Я начинаю думать, что ты успел полюбить меня, но умоляю, не удерживай, отпусти. Все твои уловки – напрасный труд. Я уйду не оглядываясь: мне не за что и не за кого зацепиться. И если однажды ты пожелаешь дунуть мне в морду, чтобы напомнить о себе, если тебя вновь одолеет нужда говорить со мной или отеческая забота – как-никак ты старый, а кто стар, тот отец – превратить меня в бесполезную обузу, знай, я вновь отвергну тебя, повернусь спиной как дочь к обезумевшему отцу, который не верит, что она навсегда покидает родной