Тайны моей сестры. Нуала Эллвуд

      – Давайте вернемся чуточку назад, – говорит доктор Шоу, – к тому моменту, когда вы приехали в Херн Бэй. – Она бросает взгляд на лежащий перед ней листок бумаги. – Давненько вы тут не были. Что вас сюда привело?

      Я сижу и наблюдаю, как Шоу скрещивает и выпрямляет ноги, потягивает чай из одноразового стаканчика, вытирает рот и ставит стаканчик на пол. Тишину нарушает только мерное тиканье огромных овальных настенных часов, висящих у нее за головой; одна из нас обдумывает вопрос, другая – ждет ответа. Ответа, который ей уже известен.

      Через пару месяцев мне стукнет сорок, и, сидя в этой тесной, освещенной люминесцентными лампами комнате, я вижу торт с начинкой из масляного крема, покрытый лимонной глазурью. Вижу, как мама носится по крошечной кухне, разбивая яйца в миску размером больше ее головы. Мне четыре года, я балансирую на краешке кухонного стола и не отвожу от нее глаз. «Хочу торт цвета солнца», – заявляю я. И мама исполняет мое желание: после всего, что мы с ней натерпелись, она не в силах меня огорчить. Раз мне хочется солнечный торт, она из кожи вон вылезет, но его мне достанет.

      Я слышу, как Шоу покашливает, и поднимаю голову; мамино лицо растворяется в деревянной стене.

      – Захотелось подышать морским воздухом, – отвечаю я.

      Шоу наклоняется вперед и достает из сумки картонную папку.

      – Мы пообщались с Полом Шевереллом, – начинает она, вытаскивая из папки лист бумаги. – Он ведь ваш зять?

      Я киваю. У меня сдавливает грудь. Что Пол им наговорил?

      – Он сказал, что вы вернулись, потому что в семье случилась беда, – говорит она, читая свои записи. – Ваша мать?

      – Да.

      Уставившись на стену за головой Шоу, я отчаянно пытаюсь выкинуть из головы мысли о маминой могиле, но тщетно.

      – Вы с матерью были близки?

      Я перевожу взгляд на Шоу и говорю себе, что чем быстрее отвечу на ее вопросы, тем быстрее отсюда выберусь. Надо притвориться, что я на работе, что сижу не в полицейской камере, а в переговорной, и мы обсуждаем кого-то другого – какую-то абстрактную маму, которая не печет торты, не называет дочку «душечкой» и не плачет над стихами Элизабет Барретт Браунинг. Надо представить, что мы говорим не о моей маме, а о какой-то другой женщине, и тогда я смогу это выдержать.

      – Да, мы были близки, – отвечаю я с улыбкой. Улыбайся своим противникам. Вотрись в доверие.

      – Вы часто ее навещали?

      – Не так часто, как хотелось бы.

      – Почему?

      – Ну, из-за работы я редко остаюсь в Великобритании больше чем на пару дней, но даже когда я здесь, дел невпроворот.

      Знаю, как неубедительно звучит мое объяснение, но не могу же я сказать Шоу, что у меня не хватало сил заставить себя приехать; что мне было невыносимо видеть мою любимую