Гражданская Рапсодия. Сломанные души. Олег Велесов
на кухню, спряталась за Лиду и не смела показываться в гостиной до ухода гостей. Мама отчитала её потом, отец посмеялся, а Катя записала в дневнике правду о своём первом и единственном в то время чувстве.
В поезде бежать было некуда, и Кате стало неловко от мысли, что Толкачёв её тревожит. Когда он уходил позавчера, ей показалось, что он хочет попрощаться, но она специально повернулась к нему спиной, демонстрируя своё равнодушие. А потом жалела об этом. Он бы непременно сказал, куда идёт, и она бы точно знала, где он сейчас, и может быть, из-за этого незнания ей захотелось уткнуться ночью лицом в подушку и заплакать. Слёзы сами собой навернулись на глаза, но рядом спала Маша, и Катя сжала зубы, чтобы не разбудить её и не выдать подруге свою слабость. А возможно слёзы были вызваны тем, что она очень сильно соскучилась по маме, по Лиде. Очень хотелось вернуться домой, в свою комнату, где на стенах светлые обои, а на комоде старая детская кукла и фотография отца в рамке из морёного дуба…
Пролётка свернула направо и покатила мимо войскового собора вниз. Лошадка орезвела, прибавила шаг. Наперерез из проулка выехал казачий отряд. Извозчик резко натянул вожжи, чтобы не столкнуться с ним. Катю кинуло вперёд, и она едва не ударилась головой о козлы. Вот было бы глупо, если бы она расквасила себе нос. Извозчик пробормотал то ли ругательство, то ли извинение, и стал покорно ждать, когда казаки проедут.
Катя привстала и выглянула из-под тента. Казаки ехали по двое в ряд, хмурые и поникшие, как будто их гнали куда-то помимо воли. В шинелях, с пиками, в высоких лохматых шапках, небритые – они совсем не походили на тех разудалых витязей с военных плакатов и рисунков, которые так часто печатали в журналах. Прохожие останавливались, смотрели на них, и взгляды их были такие же хмурые и поникшие – это было тем более удивительно, что солнце весело отражалось от мокрой мостовой и обогревало город своим теплом.
Казаки проехали. Голова колонны исчезла за собором, и пролётка вновь покатила по улице к вокзалу. Катя услышала длинный гудок прибывающего поезда, потом звон колокола. На привокзальной площади толпились извозчики. У тумбы с объявлениями стоял незнакомый капитан и топтался, как София два дня тому назад. Возле него остановилась баба с мешком семечек, начала уговаривать купить. Офицер отнекивался, качал головой. Баба плюнула, подняла мешок и пошла к выстроившимся в ряд ломовым телегам.
Извозчик помог Кате сойти с пролётки, снял чемодан, поставил к её ногам.
– Ну всё, барышня, дале ты без меня. Носильщика позови, он тебе до куда надо чемодан твой донесёт.
И уехал. Катя осталась стоять на площади между двумя огромными лужами. Несколько носильщиков – крупные бородатые мужики в картузах и суконных фартуках – сидели на корточках у входа на вокзал, дымили цигарками. Один приподнялся и застыл в выжидательной позе.
Катя взяла чемодан и пошла к тумбе.
– Вы не приглядите за чемоданом? – попросила она капитана. – Понимаете, на станции формируют санитарный