Путешественник. Гэри Дженнингс
на моей флейте… – После этого он заморгал и воскликнул: – Dio me varda! Марко, это ведь был не ты?
– Ну ясное дело, нет, дядя Маттео, – ответил я, от волнения переходя на разговорное венецианское наречие. – Вас только что чуть не кокнули. Нам надо поскорее уносить ноги. Пожалуйста, просыпайтесь!
– Adrio de vu![123] – раздраженно произнес он. – Зачем ты похитил меня из этого изумительного сада?
– Полагаю, это был сад ассасинов. Я только что заколол одного из Вводящих в Заблуждение.
– Наш хозяин! – закричал дядюшка, увидев на полу съежившуюся фигуру и садясь на кровати. – Ох, scagaròn, что ты наделал? Ты что, снова решил поиграть в bravо?
– Нет, дядюшка, посмотрите: он наткнулся на свой собственный нож. Этот злодей чуть не убил вас за мускус.
И тут я не выдержал и расплакался.
Дядя Маттео склонился над стариком и принялся изучать его, ворча: – Рана в животе. Он еще жив, но умирает. – Затем дядюшка повернулся ко мне и мягко сказал: – Ну-ну, мой мальчик. Хватит разводить слякоть. Ступай и разбуди отца.
Краса Божественной Луны не стоил того, чтобы над ним лили слезы: над живым, мертвым или умирающим. Но он оказался первым человеком, которого я лишил жизни собственной рукой, а убийство другого человеческого существа – совсем не обычная веха в карьере мужчины. Потому-то, когда я шел, чтобы похитить отца из чудесного сада, куда он попал благодаря гашишу, я радовался, что тогда в Венеции моя рука все-таки не нанесла удар шпагой безвинной жертве. Понял я и еще кое-что относительно убийства человека, по крайней мере относительно убийства клинком. Он легко входит в живот жертвы – чуть ли не со страстью, едва ли не по собственной воле. А там клинок сразу же обхватывают разрушенные им мускулы и удерживают так же крепко, как и другой мой инструмент однажды сжимала девственная плоть малышки Дорис. Как бы там ни было, нож вошел в Красу Божественной Луны без всякого сопротивления, однако потом я не смог вытащить его обратно. И в этот самый момент на меня снизошло болезненное понимание: это дело, столь отвратительное и проделанное с такой легкостью, не может остаться без последствий. Именно тогда я и понял, что убийство вовсе не такое доблестное, лихое и великолепное занятие, каким я его себе воображал.
С огромным трудом разбудив отца, я отвел его на место преступления. Дядя Маттео уже уложил хозяина на собственные одеяла и, несмотря на то что кровь из него лилась рекой, вел с умирающим вполне дружескую беседу. Старик был единственным среди нас, кто был одет. Он взглянул на меня, своего убийцу, и, должно быть, заметил на моем лице следы слез, потому что сказал:
– Не терзайся, молодой неверный. Ты убил самого лучшего из Вводящих в Заблуждение. Я совершил страшную ошибку. Пророк (да пребудeт с ним мир и благословение) предписывает нам окружать гостя благоговейной заботой и уважением. Даже если он последний дервиш или вовсе неверный, даже если в доме остались только хлебные крошки, а семья хозяина и его дети голодают, то все равно следует отдать
Восклицание, выражающее раздражение. Можно приблизительно перевести как: «До чего же ты мне надоел!» или «Сколько можно?!»