Беседы о доме, о Москве, об Иерусалиме. Дина Рубина
зависит от страны, куда человек приехал жить, от того – как он воспринимает ее коренных обитателей и себя – в новом качестве. От того, насколько он знаком с историей этой, новой для него страны, а в случае с евреями, вечными странниками, – насколько он знаком с историей своего народа в этой стране.
Бывает, он становится невероятным, сверхъестественным патриотом "новой родины". (В данном случае я имею в виду не Израиль. В Израиле, все-таки, имеет место некая романтика слияния со своими национальными корнями). Впрочем, и в Америке есть романтика той гигантской доли участия евреев в строительстве да и, прямо скажем, в открытии этой страны. Так что, евреи – "новые американцы" при всем пиетете к современной Америке, все-таки чувствуют себя имеющими право на все те гигантские возможности, которые предоставляет Америка новому люду. Евреи, уехавшие в Германию, совсем по другому выстраивают свои отношения с этой страной. У них другие права и обязанности. И этот постоянный контроль, который проводится в своих взаимоотношениях, постоянная проверка всех доводов "за" и "против", в отношении к немцам… Все-таки, это – дополнительная эмигрантская драма, что бы каждый из них не говорил.
А приходится тебе в поездках встречаться не с «бывшим нашим народом», а с местным населением? Причем, не со славистами, пригласившими тебя выступить в университете, а с людьми на улицах, в автобусах, в поездах…
Ну, для полноценного разговора нужно знание языка страны, чем похвастаться не могу. Но знаешь… часто меня спасает такая особенная писательская профессиональная «догадливость» на реплики, когда я могу угадать целую фразу по одному-двум известным мне словам. Помню, как-то я ехала в поезде по Испании. На какой-то маленькой станции в купе вошла пара очень пожилых крестьян. У них были классические обветренные и загорелые, изборожденные морщинами лица, большие изработанные руки, большие серебряные кресты на груди. Они обратились ко мне по-испански, очень удивились, что по-человечески я не говорю. Хотя, немножко я понимала. Они спросили меня откуда я. И когда я ответила – Израиль, они задумались. Старик спросил: «Где это?»
Я взяла салфетку, ручку и стала рисовать карту: вот это Испания, это Франция', это Италия… А вот тут – Израиль. Они смотрели на меня с опасливым и вежливым недоверием. Кивали.
– Так, где это? – шепотом спросила старуха старика. И он таким же шепотом ответил:
– В Африке.
Помню, ты однажды рассказывала, что в путешествии по Испании тебя все принимали за местную. Ты веришь в перевоплощения душ, в прежнюю земную жизнь, в генетический код, в то, что мы называем душевной связью поколений?
Знаешь, я всегда чрезвычайно осторожна в определениях такого рода вещей. Поэтому никогда не формулирую: «прежняя земная жизнь», «память рода»… а может быть, это одно и то же? Да и не наше, писательское, это дело – формулировать. Мы показываем картинки, а что из этих картинок выуживают читатели – это уже работа воображения. Человеческую личность создает