Суета вокруг Шекспира. Дон Нигро
со зрителями, если этого нет в тексте пьесы. Вот что мы решили.
КЕМП. Бёрбедж тоже?
ШЕКСПИР. Голосование было анонимным.
КЕМП. Ты лжешь.
ШЕКСПИР. Можешь спросить у остальных.
КЕМП. Больше никаких джиг. Никаких шуток. Никаких разговоров со зрителями. И что тогда, черт побери, остается мне? Что тогда мне остается?
ШЕКСПИР. Тебе остается быть актером. Актером, который выучивает свой текст и произносит его, как он написан.
КЕМП. О, текст, текст, драгоценный текст. Ты так трепетно относишься к своим дурацким, чертовым словам. Драгоценный, драгоценный, драгоценный текст. Сладкоголосый наш Шекспир. Это не твоя глупая сраная суходрочная поэзия а-ля Венера и Адонис. Это театр. Я – артист. Мы – артисты. Комедианты. Мы живем моментом. Мы все выдумываем по ходу. Текст – всего лишь дорожная карта. Иногда мы сморкаемся в него и раскуриваем им трубку. Текст – это отправная точка. Ничего больше.
ШЕКСПИР. Отныне никаких отправных точек. Нравится тебе это или нет, но теперь все будет, как я только что сказал, с этого самого момента.
КЕМП. Это ты подложил мне такую свинью.
ШЕКСПИР. Решение было общим.
КЕМП. Ты. Ты их на это уговорил.
ШЕКСПИР. Они согласились.
КЕМП. Я не соглашался.
ШЕКСПИР. Ты остался бы в меньшинстве.
КЕМП. Ты можешь взять свои чертовы голоса и засунуть в толстый зад своей жены, неблагодарная, подлая маленькая, канавная крыса. Я тебя создал. Я тебя выбрал, когда ты был никем, жалким, провинциальным никем, совокупляющимся с овцами в Стратфорде. Я взял тебя присматривать за лошадьми, убирать конский навоз, делать всю грязную работу. Ты был никто. Без меня ты бы так и прозябал в этом гребаном Стратфорде-на ослиной-моче, сгребал бы навоз со своей шлюхой-женой и чокнутым старым отцом-банкротом.
ШЕКСПИР. Достаточно.
КЕМП. Достаточно. Больше, чем достаточно. Я сыт тобой по горло, и твоим драгоценным текстом, и твоими драгоценными словами. Твоими гребаными драгоценными словами. Прежде мы работали совсем не так. Прежде мы все выдумывали на ходу. И людям это нравилось. Это взбадривало. Подогревало азарт. Позволяло почувствовать себя живым. Могло произойти, что угодно. А текст пьесы – это чертова смирительная рубашка для толпы трусов, которые слишком глупы, чтобы верить в себя. На хрен текст. Не нужен мне гребаный чертов текст, и ты мне не нужен. Никто из вас мне не нужен.
ШЕКСПИР. Из-за тебя моя работа выглядит глупой. Ты отпускаешь тупые шуточки, которые старше Мафусаила. Ты делаешь непристойные жесты. Ты бросаешь фрукты в зрительный зал. Ты то мычишь, то блеешь. Ты на десять минут прерываешь спектакль, становясь на голову и имитируя пердеж. Все эти годы я это терпел, потому что ты вытащил меня из Стратфорда и дал мне шанс. Не говори мне, что я неблагодарный. Я навсегда останусь благодарным. Но я больше не желаю молча наблюдать, как работа моей жизни превращается в чертово ослиное представление. Эти дурацкие шутки. Насмешка над написанным мною. Эти неуместные, вульгарные вставки, которые прерывают историю и считались старьем в те времена, когда Альфред Великий, еще сосал грудь кормилицы. Мы просто не может себе такого позволить. С этим покончено. Тебе придется приспособиться.
КЕМП