Аллея королевы Луизы, 32. Вадим Храппа
ятых годов двадцатого столетия из Янтарного – черт знает куда. Несчастный “Кадет” гремел всеми своими железками на грубо уложенных булыжниках какой-то, неизвестной ему, старой дороги.
Александр Львович закончил когда-то Одесский университет и учительствовал в родном городе Житомире, пока этот город, со всей Малороссией вкупе, не оказался за границами Российской империи, и власти, перекрасившись из красных в жовтоблакитные, и раньше-то не очень жаловавшие евреев, не накинулись на них со всею страстью, освободившегося от гнета москалей, национального характера. И те из евреев, кто по вялости характера или по недомыслию не успел еще смыться в Израиль, брызнули во все стороны, как тараканы. Большинство, конечно, в сторону Мертвого моря. Ливенталь же, с детства отличавшийся оригинальностью, в обратном направлении – к Балтике. Еще в университете он сдружился с одним аспирантом, поразившим его воображение полным отсутствием не то чтобы антисемитизма, а даже внятного представления о таковом. После, разъехавшись по домам, обзаведясь семьями и работой, они изредка переписывались, посылали друг другу открытки на праздники, а когда самостийность малороссов совсем уж прищемила хвост Ливенталю, он решил перебраться в Пруссию. Тем более что приятель регулярно зазывал его в “край туманов, черепичных крыш и неоготики”, а Ливенталю эти крыши почему-то казались ближе и роднее, чем плоские – израильские. Вся его семья состояла из одной жены, которую к тому времени уже вытеснили с работы национальные кадры, и потому сборы были быстрыми.
Вот так, полтора года назад, Александр Львович, чьи предки портняжничали в Житомире и не покидали тех мест еще со времен Александра Освободителя, оказался в Пруссии. Приятель помог с поисками жилья и работой, устроив своим заместителем в собственную организацию, которая изначально должна была заниматься поисками новых технологий, но пока с переменным успехом занималась спекуляцией, чем придется. Ко времени, о котором ведется повествование, у Александра Львовича появился старенький “Кадет”. Хотя он совершенно запутался в сложных финансовых паутинах, расставленных для него, как кредиторами, так и должниками, тем не менее, подумывал уже и о покупке квартиры. И все было бы у него в порядке, если б не накалившаяся семейная атмосфера. Пруссия обескуражила молодую чету Ливенталей абсолютным незнанием национальных отношений. Нет, тут конечно были такие понятия, как “лабусы”, “бульбаши” или “паны” – так изредка называли тех, кто жил за пределами области, однако, местные жители были с ними в гораздо более приятельских отношениях, чем Ливентали со своими соседями в Житомире. Более того, стоило кому-то из-за границы приехать в этот край, как он тут же становился своим, местным. Короче говоря, здесь никому не пришло бы в голову швырнуть камень в твое окно за то, что в детстве тебе остригли детородный орган. Отсутствие вечно враждебной и склочной среды и необходимости в клановой круговой поруке вышибло почву из-под ног Ливенталей. И если Александр Львович при этом вдруг почувствовал, как за спиной у него распускаются крылья, то его супруга ощутила себя, по ее же словам, “как дерьмо в проруби”.
– Тут не к кому прислониться,– говорила она.
– Так не за чем!– злился Александр Львович.– Ты же сама говорила, что в Житомире тебя тошнит от местечковых жидов! А тут ты без них жить не можешь!
Все усложнялось еще и тем, что Диана, не могла найти работу. Людей, чьей профессией считалась журналистика, почему-то было слишком много в этом городе. Александр Львович все больше уверялся, что его жена бесится от скуки.
Сегодня утром они разругались вдрызг. И повод-то был настолько пустяшный, что Александр Львович не мог и вспомнить. Однако злость на Диану была такой, что у него не было никакого желания возвращаться после работы домой. Он решил развеяться – съездить к морю. Эти же растрепанные чувства заставили его сделать и другую глупость. На полпути между Кёнигсбергом и Раушеном, когда ему нужно было сворачивать направо, за указателем “Светлогорск”, он, смутно представляя себе карту Самбии, но, подозревая, что к Раушену можно выехать и с другой стороны, через Пальмникен, поехал прямо на Витланд, согласно стрелке “на Приморск, Янтарный”. Добросовестно следуя указателям, он доехал до Янтарного, проехал его насквозь и только потом, тарахтя по булыжнику, понял, что оказался на дороге, о существовании которой не подозревал. По обе стороны от нее зеленели поля, где что-то колосилось. Слева, примерно в километре, за полем синела лесополоса, за которой расплавленным золотом сверкало море. На дороге не было ни машин, ни пешеходов. Александр Львович прижался к шиповнику на обочине, заглушил мотор, вышел из машины и закурил. От куста, у которого стояла машина, начиналась лесополоса из высоких деревьев неизвестной Александру Львовичу породы, наискось разрезавшая поле и уходившая куда-то вниз, к другой лесополосе. Где-то там, громко и нахально щелкала, свистела, трещала, попискивала и неизвестно что еще вытворяла голосом какая-то птица, и Александр Львович вдруг понял, что это – соловей, которого он никогда до сих пор не слышал. Когда соловей умолкал ненадолго, то воздух наполнялся свистом и чириканьем других птиц, и одновременно становилось слышно такого же певца невдалеке. Но вот тот, что ближе, отдышался, щелкнул несколько раз, пробуя голос, и заверещал, заглушая