Солнце на перекладине. Борис Штейн
время удавалось.
День, как уже было сказано, стоял теплый, даже жаркий, и лимонад, стало быть, манил. Вова живо представил себе моментальную пену и стреляющие пузырьки и тут же ощутил прилив сил и полную готовность дотянуть на руках до золотой середины.
И вдруг Сережа Балясный – тогда еще не было известно, что это Сережа Балясный, тогда это был просто-напросто незнакомый пацан, – вдруг этот маленький, щупленький, абсолютно детсадовский пацан подошел к довольно толстому для него канату и именно без помощи ног легко по нему забрался. Причем не до середины, а до конца. Потом спустился – также без помощи ног – и без паники удалился, щурясь на солнышко.
Но удалился всего лишь шагов на пять-шесть, от силы десять, так как был остановлен молодым человеком с тонким лицом и могучим торсом, и этот человек стал Сережу расспрашивать: как зовут, и сколько лет, и кто родители, – и мама Сережина тут же подошла; а что касается молодого человека, то это был, как нетрудно догадаться, тренер по спортивной гимнастике.
Честно говоря, Владимир Розенталь обратил внимание сначала не на тренера, а на маму Сережи Балясного, потому что мама была яркая и на ней останавливался взгляд. При ближайшем рассмотрении она оказалась женщиной довольно бледнокожей, но купальник у нее был яркий – под цвет глаз, а глаза – под цвет моря. Волосы светлые, чуть рыжеватые, вьющиеся мелким бесом, набитые теплым ветром, напоминали случайное облачко. Длинные худые руки не находили себе места, ключицы ясно обозначались под незагорелой кожей, и все это вместе – и руки, и ключицы, и нелепые волосы, и большие глаза, и яркий купальник – составляло такую удивительную дисгармонию, что так и просилось на цветной снимок. Движения ее тоже были какими-то неловкими, нескоординированными, что вредило бы другой женщине, а этой, как ни странно, шло.
Зато сын ее, как теперь уже выяснилось, Сережа, отличался ловкостью и гибкостью и по просьбе тренера сделал мостик. И тренер записал его в блокнотик и попросил маму прийти в четверг в спортклуб – уже на родительское собрание. Так судьба юного Балясного была решена, что называется, с быстротой взмаха шариковой авторучки.
Владимир Розенталь в одно мгновение утерял – даже чисто художественный – интерес к женщине и уставился на тренера. Наверное, это был хороший тренер, во всяком случае, догадливый. Потому что избавил Розенталя-старшего от обращения и просьбы: ведь обращаться и просить всегда непросто. Он избавил Розенталя-старшего от этого неудобства – он просто кивнул на Розенталя-младшего и произнес лаконично: – Пусть залезет.
И Розенталь-младший без лишних слов направился к канату.
Он лез не так легко и красиво, как Сережа Балясный, но все-таки лез. И ноги у него не были, как у Сережи, вытянуты в струнку – они болтались, как пришитые, но все-таки за канат не цеплялись, и Вова, стало быть, лез на одних руках. Более того: достигнув середины каната, он не прекратил усилий, он стал только сильнее дергаться всем телом и извиваться, продолжая тем не менее поступательное движение вверх. И достиг