Щит и меч. Вадим Кожевников
ее сюда.
Танкист навел пистолет.
Иоганн спросил:
– А еще карта есть?
– Какая?
– Такая же, только чистая.
– Допустим…
Иоганн, не то кривясь от боли, не то усмехаясь, спросил:
– Не соображаешь? Наметим ложные поля и огневые позиции там, где их нет, и подбросим карту.
– Да ты кто?
– Давай карты, – потребовал Иоганн. – У тебя же пистолет!
Танкист подал планшет.
Иоганн вытер руки, приказал:
– Свети!
Расстелив обе карты, стал наносить на чистую пометки.
Танкист, опустив пистолет, следил за его работой. Одобрил:
– Здорово получается! – и снова спросил: – Да кто ты?
Иоганн одну карту сжег, а другую вложил в планшет и сказал танкисту, показав глазами на труп:
– Повесь на него планшет.
Танкист выполнил его приказание.
– А теперь, товарищ, – голос Иоганна дрогнул, – прощай…
Танкист шагнул к люку. Иоганн остановил его:
– Возьмешь с собой вот его.
– Да он мертвый.
– Метров сто протащишь, а потом оставь – немцы подберут. Так до них карта дойдет убедительнее.
– А ты? – спросил танкист.
– Что я?
– А ты как же?
Иоганн приподнялся, ощупал себя.
– Ничего, как-нибудь поползу.
– Теперь меня слушай, – сказал танкист. – Я поползу, ты – за мной, бей вслед из автомата. Картинка получится ясная. Может, встретимся. – И танкист снова повторил: – Так не хочешь сказать, кто ты?
– Не не хочу, а не могу. Понял?
– Ну что ж, товарищ, давай руку, что ли! – И танкист протянул свою.
Вылез из люка, вытянул тело погибшего товарища и пополз, волоча его на спине.
Через несколько минут Иоганн последовал за ним. Тщательно прицелился из автомата и стал бить чуть правее частыми очередями, успел даже кинуть в сторону гранату. А потом немцы открыли огонь – мощный, вступили минометные батареи, рядом разорвалась мина, горячий и какой-то тяжелый воздух подбросил Иоганна, швырнул, и нестерпимой болью хлынула жгучая, липкая темнота. Очевидно, уже обеспамятев, он все-таки приполз к танку, укрылся под его защитой.
21
Иоганна Вайса доставили в госпиталь с биркой на руке. Если бы не было рук, то бирку прикрепили бы к ноге. При отсутствии конечностей повесили бы на шею.
Как и всюду, в госпитале имелся сотрудник гестапо. Он наблюдал, насколько точно медики руководствуются установкой нацистов: рейху не нужны калеки, рейху нужны солдаты. Главное – не спасти жизнь раненому, а вернуть солдата после ранения на фронт. Раненый может ослабеть от потери крови, от страданий, кричать, плакать, стонать. Но при всем этом он прежде всего должен, обязан исцелиться в те сроки, за какие предусмотрено его выздоровление.
За медперсоналом наблюдал унтершарфюрер Фишер. За ранеными – ротенфюрер Барч.
Барч был совершенно здоров, но лежал неподвижно, как лежали все тяжелораненые. Потел в бинтах. Это была его работа.