Минус-корабль. Алексей Парщиков
этом мире двоичном чудесен собачий набег!
Шевелись, кореша, побежим разгружать гастрономы!
И витрина трещит, и кричит человек,
и кидается стая в проломы.
И скорей, чем в воде бы намок рафинад,
расширяется тьма, и ватаги
между безднами ветер мостят и скрипят,
разгибая крыла для отваги.
Размотается кровь, и у крови на злом поводу
мчатся бурные тени вдоль складов,
в этом райском саду без суда и к стыду
блещут голые рыбы прикладов.
После залпа она распахнулась, как чёрный подвал.
Её мышцы мигали, как вспышки бензиновых мышек.
И за рёбра крючок поддевал,
и тащил eё в кучу таких жe блаженных и рыжих.
Будет в масть тебе, сука, завидный исход!
И в звезду eё ярость вживили.
Пусть пугает и ловит она небосвод,
одичавший от боли и пыли.
Пусть дурачась, грызёт эту грубую ось,
нa которой друг с другом срастались
и Земля и Луна, как берцовая кость,
и, гремя, по вселенной катались!
Элегия
О, как чистокровен под утро гранитный карьер
в тот час, когда я вдоль реки совершаю прогулки,
когда после игрищ ночных вылезают наверх
из трудного омута жаб расписные шкатулки.
И гроздьями брошек прекрасных набиты битком
их вечнозелёные, нервные, склизские шкуры.
Какие шедевры дрожали под их языком?
Наверное, к ним за советом ходили авгуры.
Их яблок зеркальных пугает трескучий разлом,
и ядерной кажется всплеска цветная корона,
но любят, когда колосится вода за веслом,
и сохнет кустарник в сливовом зловонье затона.
В девичестве – вяжут, в замужестве – ходят с икрой,
вдруг насмерть сразятся, и снова уляжется шорох.
А то, как у Данта, во льду замерзают зимой,
a то, как у Чехова, ночь проведут в разговорах.
Я жил на поле Полтавской битвы
поэма
Вступление
Беги моя строчка, мой пёс, – лови! – и возвращайся
к ноге
с веткой в сходящихся челюстях, и снова служи дуге, —
улетает посылка глазу на радость, a мышцам твоим нa
работу,
море беру и метаю – куда? – и море
приспосабливается к полёту,
уменьшаясь, как тень от очков в жгучий день, когда их
нa пробу
приближают к лицу, и твердея, как эта жe тень, только
чтобы
лечь меж бумагой и шрифтом и волниться во рту
языком; наконец,
вспышка! – и расширяется прежнее море, но за срезом
страниц.
Буквы, вы – армия, ослепшая вдруг и бредущая краем
времён,
мы вас видим вплотную – рис ресниц, и сверху —
риски колонн, —
брошена техника, люди, как на кукане, связаны
температурой тел,
но очнутся войска, доберись хоть один до
двенадцатислойных